Мои руки все еще свободны, и я сжимаю их в кулаки. Я плачу.
Меня начинает тошнить.
В воздухе появляется какой-то запах, похожий на что-то… Свежее? Кислое? Я не могу разобрать. Что-то холодное и влажное прикасается к моим бедрам, между ног. Оно массирует мне яички, и от этого мое горло сжимается от рвотного позыва. Я не хочу, чтобы меня трогали там! Струны клавесина издают подо мной звуки, но в этих звуках нет логики. Мне нужен мой голос, хочу сказать я. Не забирайте его. Это единственное, что делает меня чистым. Но выходит только: «Нет, не-е-ет», как будто я оплакиваю кого-то.
Чья-то рука гладит меня по голове. В ушах слышится голос Ульриха:
— Все хорошо, Мозес. Засыпай.
Спать! Да, я хочу спать, но рука снова прикасается ко мне! Ульрих! Я пытаюсь закричать. Не забирайте мой голос! Но могу выговорить лишь его имя, а потом издаю только стоны.
— Не бойся, — говорит он. — Я здесь.
Меня тошнит. И мне тяжело. Я не могу двинуться. Но я должен, иначе исчезнет мой голос.
— Держите его! — вопит Рапуччи. — Придавите его своим весом!
Я не могу подняться. Кто-то наваливается на меня. Моя грудь раздавлена. Я не могу дышать.
— Держите его крепче! Он не должен шевелиться.
Я чувствую острую боль между ног. Я начинаю стонать, извиваюсь и плачу, и клавесин плачет вместе со мной.
— Вы должны держать его!
Я кричу.
— Ради всего святого, Рапуччи, что вы…
— Держите его!
Что-то проникает в меня. Рука. Она нащупывает что-то, ищет мой голос! Я выкашливаю вино и куски ягненка. Пальцы Ульриха гладят меня по щеке. Он раздавит меня. Я пытаюсь бороться, но не могу пошевелиться.
— Сейчас он должен быть совершенно неподвижен, или это убьет его! — вопит Рапуччи, и басовые струны клавесина гудят.
Из меня что-то вытягивают, и боль при этом такая сильная, что я чувствую ее в кончиках пальцев ног.
Мне нечем дышать.
— У меня не было выбора, — шепчет Ульрих очень тихо, и я уверен, что даже Рапуччи его не слышит. — Твой голос, — мурлычет он. — Твой голос.
Жгучая боль, что-то рвется у меня между ног, — и внезапно все кажется таким далеким. Я так устал.
Я засыпаю, и последняя моя мысль о том, что Рапуччи хрипит, а Ульрих тихо всхлипывает, и еще о том, что все, что забрали у меня эти ужасные люди, когда-нибудь я верну обратно.