— А сколько перепадет каждому двору?
— По правде говоря, у кого нет усадебного участка, тот землей не наделяется. Под застройку дома надела не положено. Он только тем хозяевам дается, у которых есть своя земля.
— Но ведь земли-то мирские…
— Так-то оно так, ежели их использовать как пастбище. Скот там может всякий пасти. Это право за нами сохраняется. Мы же в свою очередь должны отработать за выпас. Что мужики на это могут возразить? Возьмем, к примеру, аренду пастбища на лето. Безземельные и вся прочая голытьба ведь не пашет за то, что пасет свой скот на выгоне? Известное дело — не пашет. Да им и пахать-то нечем. Разве что косарем иль рылом своим. А ведь их скотина пасется. Ей, поди, намордники не надевают.
— Так ведь выгон общий, — по-прежнему озабоченный, возразил староста. — Не забывай, Анти, ведь земля там мирская.
— Будет тебе, дядюшка Шандор! А ежели мы купим пустошь, она все равно останется общей?
— Ежели купишь — дело другое.
— Пустое говоришь, Шандор. Они в накладе не останутся, все, что им полагается, получат. На Харангошской пустоши пастбища отменные, лучше не надо. Так что, пожалуй, голытьба еще выгадает. К тому же коли хорошенько поразмыслить насчет общинных выпасов, то такое дело выходит: когда пастбища стали мирскими, каждый еще имел свой надел. А раз старики промотались, пусть с них и взыщут. Чего на нас пенять? Мы тут ни при чем. Разве я что не так говорю, мужики?
Похоже, Хедеши еще не все сказал, но тут вдруг грянул гром, и ослепительная молния озарила сени. Однако, сколько мужики ни прислушивались, так и не дождались нового раската. Самый нетерпеливый из них не выдержал и высунул голову наружу.
— Там вдали, видать, сверкает молния, — сообщил он. — Только тучи идут стороной. Знать, гром ударил разок для острастки: припугнул нашего брата — и прощай…
Теперь уже никому не сиделось на месте. У всех на уме был разговор, внезапно прерванный вспышкой молнии, но никто не сделал попытки возобновить его.
Гости простились с хозяином и разошлись по домам.
Хедеши, проводив их до калитки, остановился посреди двора и, задрав голову кверху, стал всматриваться в небо.
Тьма кромешная, словно в чулане без окна. Ни малейшего ветерка. Душно. Мертвая тишина, какая обычно бывает перед грозой, — глубокая, как тяжелый непробудный сон без сновидений. Время от времени небо озаряют багровые вспышки далекой грозы, резко обозначая очертания дворовых построек, деревьев, стогов сена, которые кажутся призрачными. Неприятно в такую ночь на душе и даже страшно. Всюду мерещатся неведомые хищные звери, притаившиеся в темноте. Вот-вот набросятся и растерзают.
И тем не менее у Хедеши не было никакого желания заходить в дом. Хоть двери сеней были открыты настежь, там, внутри, можно задохнуться от духоты.
Мирской старшина решил обойти дом и усадьбу. Со стороны гумна, из-за скирд, ему послышался едва уловимый шепот. Неровен час, эти голодранцы растащат солому, припасенную на корм скоту. Ну, если они, он им задаст… Но тут, словно вспышка молнии, его осенила догадка: он вспомнил, что за весь вечер ни разу не видел Маришку. Куда запропастилась? Ноги его вдруг отяжелели, будто свинцом налились. С минуту он стоял на месте, не в силах сделать и шагу. Затем, бесшумно ступая и прячась за плетень, направился в ту сторону, откуда, как ему показалось, доносились перешептывания. И он ничуть не удивился, когда в отблеске зарницы увидел дочь, стоявшую у стога с кем-то в обнимку.
— Кто здесь? Отзовись! — грозно крикнул Хедеши.
Маришка вскрикнула от неожиданности и припустила со всех ног. Хедеши ее не видел, только слышал топот. Того, кто остался на месте, он тоже не мог разглядеть в темноте, но чувствовал, что человек стоит как вкопанный возле стога соломы. Он двинулся к нему, угрожающе подняв сжатые могучие кулаки, готовый схватить дерзкого обольстителя и расправиться с ним.
Подойдя к нему вплотную, Хедеши застыл в немой ярости, не осуществив своего намерения. Они ощущали дыхание друг друга.
— Так это ты? Попался разбойник!.. — рявкнул он, задыхаясь от гнева.
— Дядя Антал, я…
— Какой я тебе дядя, негодяй! Прочь с глаз моих, негодник, не то придушу…
