Внезапно дверь распахнулась, и в корчму ввалилась шумная ватага деревенских парней. Впереди всех Мишка Хедеши, младший сын мирского старшины, рослый детина.
— Эй, дядюшка Исаак! — воскликнул парень. — Пусть вас, израильтян, бог покарает! Уж не в конюшне ли нам место отведено? А может, и вино в поилку напущено?
— Хватит здесь места, хватит всем. — Испуганный старик вышел из своего закутка и стал было поспешно сдвигать столы, выстроившиеся вдоль стены. Парни стояли посреди корчмы и вызывающе озирались вокруг. Их воинственный вид не предвещал ничего хорошего. Однако землекопы делали вид, будто не замечают шумную ватагу. Ни один мускул не дрогнул на их обветренных, опаленных солнцем лицах. Они продолжали пить вино и напевать, отбивая босыми ногами такт, ни быстрее, ни медленнее, ни громче, ни тише.
Деревенские парни в два счета сдвинули столы на козлах и уселись вокруг них. Старый Исаак, втянув голову в плечи, бросился за стойку поскорее принести вина. Мишка Хедеши, усевшись напротив землекопов, с такой силой швырнул на стол свою дубинку, что столешница едва не треснула. Только один Мишка выложил свою дубинку на стол, давая понять сидящим вдоль противоположной стены землекопам, что вожак — он и только с ним следует иметь дело всякому, у кого таковое окажется. А землекопы продолжали вести себя так, будто деревенских парней здесь и не было.
— Одни волы да набитые дураки пьют молчком! — крикнул Мишка. — На что уж осел глуп, а и тот орет «ия», когда подносят пойло…
Парни, звонко чокнувшись бутылками, отхлебнули по большому глотку прямо из горлышка.
— А чарки где, дядюшка Исаак? У нас досель из бутылочки пили разве что младенцы-сосунки…
Мишкины дружки встретили остроту своего заводилы раскатистым хохотом, бросая при этом многозначительные взгляды на землекопов.
— Ведь не везде такие обычаи, как у нас, — продолжал Мишка и добавил: — Бывают, скажем, и такие потешные деревеньки, где заместо дудки простаки дудят в штанину от собственных портов…
Эта шутка вызвала еще более шумное одобрение. Мишкины приятели загоготали.
— Дудят в штанину… вроде как на дудке, — повторяли парни, от смеха чуть не валясь с табуреток.
А те, что сидели напротив, не удостоили их даже взглядом и продолжали вполголоса петь свою любимую песню:
Замутились воды Тисы, побурели:
Она злится — как могли и как посмели…
Бутылки быстро опустошались и у тех и у других. Веселье деревенских парней, подогреваемое вином и остротами, становилось все более шумным, но в нем чувствовалось что-то несвойственное просто хорошему расположению духа. Было оно тягостно-томительным, как душное предгрозье.
— А знаете, — продолжал задираться Мишка Хедеши, — бывают захудалые деревеньки, где парни жужжат, точь-в-точь как в наших краях пчелы в ульях. Но только у пчел хоть жало есть. Ужалят — запрыгаешь. А в иной глухомани парни-недотепы только и умеют, что жужжать — ни дать ни взять комары…
И чтобы упредить возможный ответ на дерзкий выпад и издевку, Мишка запел:
Как зайду я в воскресенье да в корчму, чтоб пить-гулять,
Как всажу я ножик вострый да в бревно по рукоять,
Кто храбрец — пусть ножик вынет, кто смельчак — играет пусть,
Кровью собственною в полночь я на стенке распишусь!
[16]Остальные дружно подхватили песню, точно Мишка и впрямь был их вожаком, за которым они смело пойдут в огонь и воду. Распевая, он время от времени поднимал увесистую дубинку и ударял ею по столу. Своды корчмы сотрясались, как от грохота мортиры. Парни отбивали такт кулаками, на столе плясали бутылки и чарки. Поднялся такой трезвон и галдеж, что, если бы кто-нибудь пожелал заговорить, ему пришлось бы кричать во все горло, иначе бы его не услышали.
Землекопов уже не было слышно. Но по движению губ и мерному покачиванию голов можно было догадаться, что они продолжают петь ничуть не тише и не громче, чем прежде…
Тут Мишка Хедеши выскочил из-за стола с литровой бутылкой в руке, стал посреди корчмы и без всякой музыки, под ритмичное пение дружков пустился в пляс. Его накрахмаленные широкие штаны развевались и шуршали, босые ступни звонко шлепали по глинобитному полу, а поднятая рука с бутылкой почти касалась потолка. Ничего не скажешь, отплясывал он лихо, выделывал такие коленца, что даже землекопы вынуждены были отдать должное его ловкости и выносливости. Иной плясун два-три раза подпрыгнет и уж выдохся, а этот чего только не выделывает и даже разухабистое пение не прекратил.
