Марта чуть было не прыснула со смеху над этой тирадой, но сразу же осеклась, не встретив ничьей поддержки. Все молчали. Тетушка Балла опасливо поглядывала то на сына, то на Юхоша. А Юлишка, вернувшаяся в комнату вслед за отцом, тихонько всхлипывала.
— Не реви! Чего нюни распустила! — одернул ее Шандор.
Веселье сразу как ветром сдуло.
Юхош пожал мне руку:
— Из Пешта прибыли? Из Пешта, значит? Не мешало бы вам присмотреться ко всему, что здесь творится.
Я невнятно пробормотал, что, мол, у меня нет никаких официальных полномочий, но он сделал вид, будто не расслышал.
— Окажите милость, ответьте мне, можно так сделать или нельзя? Зять одно твердит, дескать, ни в коем случае нельзя! — И стал доказывать, что за ним полагается оставить по декрету не меньше двухсот хольдов земли. Поскольку он-де крестьянин-землевладелец. (Судя по всему, он вдоль и поперек проштудировал декрет о земельной реформе. И я никак не мог понять, каким образом ему удалось так досконально изучить его.) Правда, столько земли у него отродясь не было. Но вот барыня предложила добавить ему хольдов сто пятьдесят.
Шандор, досадуя и все больше нервничая, слушал рассуждения тестя и то и дело бросал реплики: «Да помилуйте, отец!», «Перестаньте же, право!», «И как только может прийти в голову разумному человеку такое?»
Но Юхош не обращал на его реплики никакого внимания и знай твердил свое. Отношения между ними никогда не отличались особой близостью, ну а теперь вконец испортились.
Михай Юхош, когда я принялся убеждать его, что о подобной дарственной записи и речи быть не может, ибо это будет означать не что иное, как обход декрета, и на меня стал смотреть исподлобья, подозрительно. Он упрямо повторял, что ему полагается по декрету двести хольдов земли и он, дескать, знать ничего больше не знает… Хоть и слыл он человеком понятливым, но сейчас оказался неспособным уразуметь простейших вещей. Шея его вздулась, побагровела, глаза налились кровью, и он упорно твердил свое. Привяжется к одной фразе и повторяет ее без конца. Вот вроде этой, например:
— Вы полагаете, что сумеете разделить землю? Награбленное никто не возьмет!
На щеках Шандора вспыхнули два красных пятна, как тревожные сигналы. Юлишка с мольбой в глазах приникла к нему и держала за руку.
Юхош пригрозил, что поедет в Дёндёш, там, мол, у него есть адвокат, тот сумеет постоять за справедливость.
— Как бы не так… Поедете… — заметил Шандор сдавленным голосом и сделал паузу. — Если выпустим из деревни. — Он так и сказал: «Если выпустим».
Юхош остолбенел и, еще больше выпучив глаза, заорал:
— Выходит, эта мразь тебе дороже своей семьи? Нет, я не стану плакать, если тебя вздернут заодно с ним! — И, загрохотав сапогами, выбежал из комнаты.
Когда смолк звук его шагов, наступила жуткая тишина. Борка с маленькой Мартой приняли это за продолжение веселой забавы и захихикали, но Марта шикнула на них. Юлишка, беззвучно всхлипывая, вышла из комнаты. Шандор последовал за ней.
— Подожди меня! — окликнул я его. — Сходим вместе в сельскую управу.
Марта стала удерживать меня, просила пока никуда не ходить, отдохнуть. Но я уже не мог лежать в постели и, наскоро одевшись, вышел из дому.
Шандор всю дорогу молчал, не проронив ни слова. Я видел: что-то терзало его душу.
Село сейчас выглядело оживленнее, чем в день моего приезда. По главной улице, громыхая, ехало несколько подвод, нагруженных плугами и увесистыми мешками. Впряжены в них были, как это ни странно, коровы. Лошадей не было, одни коровы, а они еще не привыкли ходить в ярме, и их приходилось вести. Но и это не всегда помогало: они нет-нет да остановятся, оглашая ласковое солнечное утро, подернутое молочно-белой дымкой, жалобным мычанием. Очертания горы Надьхедеш смутно проступали в туманном марене.
Возле сельской управы, точнее, против нее, на противоположной стороне, толпился народ. Оттуда люди глазели на окна управы, оживленно обсуждая что-то. Увидев нас, все тут же замолчали.
— Эй, мужики, бабы, почему не заходите? — окликнул их Шандор. Некоторые двинулись было вперед, но большинство осталось на месте, провожая смельчаков взглядом.
