Кордаш, качая головой, посмотрел ему вслед, хотел было что-то сказать мне, но передумал и промолчал.
В управе становилось все оживленнее. Входили преимущественно мужчины, но пришли и несколько женщин. Бедно одетые, они принесли с собой пахнущую землей и весной свежесть мартовского дня. На их лицах я тоже заметил отпечаток нетерпеливой оттепели, предвещавшей весеннее пробуждение: видно, отлегло от сердца, страх прошел. Люди выстроились у соседнего стола и, все еще робея и переминаясь с ноги на ногу, подталкивали друг друга, дескать, иди ты первый.
— Может, я могу быть чем-нибудь полезен? — спросил я Кордаша.
Но старик вместо ответа стал подбадривать людей, становившихся в очередь.
— Смелее, товарищи! Записывайтесь на землю!
В управу в сопровождении двух вооруженных стражников вошел Пишта Пейко, известный на все село сквернослов; у него забористое словцо в любую минуту готово было сорваться с языка, ибо от самой непристойной брани у него, как говорится, было «тесно во рту».
Пишта орал во всю глотку:
— Кто я вам такой, в господа бога вашего?.. Жулик, что ли? Ишь чего удумали — вести меня под стражей, как вора! — И он разразился отборными ругательствами. Я поздоровался с ним, но он даже не ответил. Видимо, был слишком поглощен смачной руганью либо и меня причислил к сонму своих недоброжелателей — виновников его неслыханного позора.
— Тише! — рявкнул старый Кордаш, перекричав даже не в меру расшумевшегося Пишту Пейко, и со всего маху ударил ладонью по столу, покрытому зеленым сукном. Из сукна пыль поднялась столбом. — Как ты ведешь себя перед директорией?! Разве ты посмел бы так безобразничать при старом начальстве управы?! При старшем писаре?!
— Но вы не старший писарь и не указ мне! Вы всего-навсего… — И он выпалил крайне непристойное ругательство. Выстроившиеся у соседнего стола женщины стыдливо отвернулись. Даже Пишта, по-видимому, понял, что переборщил, и немного сбавил тон: — Какое преступление я совершил?
— Ты орал на все село, мол, не стану записываться на землю, — сурово сказал Кордаш.
— А коли я не желаю? Разве обязательно?
— Земля у тебя есть?
— Вы же знаете, что нет ни клочка!
— В таком разе почему не хочешь записаться?
— Не желаю, и все тут!
— А соображает ли твоя дурья башка, что, отказываясь, ты становишься пособником классового врага? — Кордаш встал и угрожающе приставил свой указательный палец к груди Пишты. — А знаешь, что за это полагается? — Всем своим видом с указующим перстом он напомнил мне грозную фигуру на известном плакате памятного 1919 года с надписью: «Притаившийся в потемках контрреволюционер, трепещи!»
Обвинение в пособничестве классовому врагу, казалось, несколько озадачило Пишту. Он пустился в пространные рассуждения, дескать, он и не говорит, что земля ему не нужна, но не желает получать подачку. Ему-де земля по праву полагается! По справедливости! Потому как деда его — старшего пастуха у бар Вёльдеши — при расчете подло надули. Кругом обошли, ни с чем оставили. Так вот ему, мол, за это и причитается земля. Зачем же ему записываться? Ему земля без записи полагается, по справедливости!
— По-твоему, получается, наделение землей — несправедливость? — рявкнул на него Кордаш. — Выходит, ты подпевала классового врага, заодно с ним?
Среди желающих записаться началось беспокойное движение, стоявшие первыми незаметно отодвигались назад, норовя выдвинуть вперед других и краем уха прислушиваясь к разговору.
— Мне не нужна подачка!
— Никто тебе даром и не дает. Заплатишь выкуп!
— Платить не буду. Мой дед уже расплатился! — вконец заупрямился Пишта. Он стоял, опустив голову и широко расставив ноги.
Кордаш терял терпение и бурчал себе под нос:
— Вот чертов мужик, дурья башка, такого и сам господь бог не убедит.
«Так дело не пойдет!» — подумал я. Во мне заговорило чувство ответственности, и оно заставило меня включиться в разговор. Я стал объяснять Пиште, вернее, пожалуй, не столько ему, сколько стоявшим в очереди, в чем состоит историческая справедливость распределения земли. Не раз повторяя эти слова, я, как мне казалось, приводил самые убедительные доводы, способные произвести неотразимое впечатление и сломить даже сопротивление Пишты. Я упоминал Дьёрдя Дожу
