— У нас здесь строгие порядки! — суровым голосом добавил Геза.
— Тогда… значит… — Куда только девалась его былая уверенность! — Я вырастил ее. Да она и не ушла бы от меня никуда. И стада сейчас уже нет.
— Ну, показывай, что принес.
Из узла одна за другой появлялись вырезанные из дерева фигурки, набалдашники для палок, вылепленные из глины головы, листья, плоды. Среди них — миниатюрный бюст крестьянина с заплетенными в косы волосами. Во всем этом было много по-детски наивного, сочетавшегося со своеобразной индивидуальностью. Парень был талантлив, это не вызывало сомнений. Особенно многообещающе выглядел маленький бюст.
— Кто это?
— Дедушка.
— Такие волосы уже не носят. С чего скопировал?
— С моего дедушки. Он жив еще. — Ферко угрюмо насупился. Мех его шубы топорщился, словно колючки ежа. Наверно, с шубой он не расстался бы ни за что на свете. Я чувствовал, что эта угрюмость вызвана не столько недоверием Гезы, сколько мыслью о судьбе собаки…
Гезу интересовали уже не «творения», а человек, его характер. Я видел, что он был восхищен этим парнем, хотя и скрывал свои чувства.
— Ладно, вечером посмотрим. У нас, брат, демократия.
Вечернее собрание всего коллектива коллегии началось с внимательного осмотра ребятами расставленных в ряд работ Ферко Таваси. Затем они стали задавать вопросы, в основном те же, что и Геза. В развернувшихся прениях речь шла главным образом о судьбе собаки, особенно после того, как Ферко с присущей ему решимостью заявил, что если собаке нельзя остаться, то он тоже не останется здесь.
Столкнулись совершенно противоположные точки зрения.
Янчи Фукас, парнишка из села Апоштаг, обвинил Ферко в индивидуализме. Ферко вряд ли когда-нибудь слышал это слово, но явно усмотрел в нем что-то обидное, даже оскорбительное. Он посматривал на Фукаса сузившимися, злыми глазками. А тот, оперируя материалом, пройденным только что на занятии марксистского кружка, сказал, что буржуазия прибегает к всевозможным ухищрениям, чтобы притупить классовую борьбу, дескать, насаждает мелкобуржуазный сентиментализм, сколачивает Армию спасения, разные там общества защиты животных и так далее. Он внес предложение: Ферко принять, а собаку выставить.
Вторая половина этого предложения не встретила единодушного одобрения.
— Это же пастушья собака! — сердито потрясал кулаком Лайош Киш. Он тоже готовился стать скульптором, и кое-кто из выступавших даже заподозрил его в некоторой пристрастности. Но Лайош не сдавал своих позиций.
— Чего вы разорались? Если бы это был пинчер, комнатная собачонка, тогда я слова не сказал бы! Этакий дрожащий пинчер с шелковой шерсткой! Да еще в одежке там всякой! Но пастушья собака! Породы пули! Это же не пустяк, товарищи! — И он тряхнул своей густой черной шевелюрой. Второй кулак он не поднял вверх только потому, что правая рука была у него в гипсе, висела на перевязи. Два дня назад ребята опять подрались с питомцами государственной коллегии; те поддерживали партию мелких сельских хозяев, протестовали против «красной диктатуры» и требовали «национализации» народных коллегий. Он так колошматил их, что у него треснуло запястье. — У собаки тоже могут быть соответствующие классовой принадлежности условия жизни, товарищи! Всегда нужно исходить из конкретной обстановки. Этого требует диалектический подход.
И тут посыпались только что заученные понятия и формулировки, причем нередко в самых невероятных сочетаниях. Время от времени мы с Гезой улыбались друг другу, маскируя этим, пожалуй, то, насколько близко к сердцу принимали все происходящее. Мне уже давно надо было домой, вечером мы ждали гостей, но я не мог уйти — этот спор, похожий на весеннее брожение, притягивал к себе.
Постепенно дискуссия уводила все дальше от судьбы не только Ферко Таваси, но и его собаки. Начавшись с Бундаша, разговор перешел к требованиям бывших владельцев вернуть им отобранные земли, потом к сельским сходкам, на которых народ чинил суд и расправу, коснулся он и порядков в коллегии, дисциплины. В частности, того, что сегодня один студент увильнул от чистки картофеля, хотя была его очередь. «Вроде бы мелочь, но тот, кто так ведет себя, — индивидуалист и анархист. Он не революционер!» Слово «индивидуалист» ребятам особенно нравилось, и оно в той или иной форме фигурировало почти в каждом выступлении. Потом разгорелся ожесточенный спор о том, что сейчас важнее: овладеть профессиональным мастерством или бороться за революцию, заниматься политикой.
