Действие романа «Колокол в колодце» происходит в сельской местности, немногим более ста лет тому назад, вскоре после освобождения венгерских крестьян от крепостной зависимости.
И наша русская история тоже нередко обозначает эти годы как «пореформенное время».
Та же свобода без земли, те же обманутые надежды, те же слухи о новых героях, та же земельная тяжба крестьян с помещиками…
А вот и хозяйственный помещик-холостяк; хоть и помещик, а все-таки старается придерживаться в отношениях с народом «справедливости» — это тургеневский или гончаровский образ… А вот другой, этот — помещик-злыдень.
Вот и сельский староста-мироед.
Иной раз только имя собственное или географическое название напомнят нам, что дело происходит не в России, а в другой стране.
Самое же большое и существенное сходство, пожалуй, даже и не в этих лицах, а в том коллективном портрете венгерского крестьянства, который создает в своем романе Йожеф Дарваш. Здесь попросту становится трудным делом уловить сколько-нибудь заметные различия с теми представлениями, которые мы имеем о своих не столь отдаленных предках — крестьянах европейской России той поры, когда они были освобождены от крепостной зависимости.
Правда, у нас земельный вопрос, вероятно, был еще сложнее: венгерский крестьянин имел землю в личной собственности, русский — владел ею миром, обществом, то и дело прибегая к переделам, к жеребьевке, к третейским решениям.
Но есть и различия.
Только мы улавливаем их не на глаз, а на слух, то есть не в том, что и как в романе происходит, а в том, как о происходящем говорится.
Слово, иной строй речи и даже как бы иной порядок мышления — вот где различия. Особенно — в слове песенном. Йожеф Дарваш любит народную песню, умеет вовремя и точно ею воспользоваться.
Конечно, венгерская речь на русском языке, то есть в переводе, перестает быть тем, чем она есть в действительности, и все равно мы улавливаем ее особенности, опять-таки и прежде всего там, где эта речь — народная, самобытная, где и поговорка приходится к месту, и сам предмет разговора — исконный, совершенно реалистический, когда между героями речь идет, скажем, об урожае, о засухе, о земле, о любви.
И вот для русского читателя возникает то ассоциативное чтение-сравнение, когда все время идет работа памяти: «а у нас?», «а у них?», когда происходит знакомство с другим народом, его понимание, но не отвлеченное, а через свой собственный опыт — современный или исторический, попросту — житейский.
Впрочем, один только исторический опыт, в его «чистоте», уже не предмет художественной литературы и не ее опыт. История сегодня — в сегодняшнем дне, в нынешнем значении и освещении, в теперешнем участии в делах жизни, вот эта история — для писателей.
Писатели же историки, на мой взгляд, различаются между собой по самому подходу к материалу своих произведений.
Одни, останавливаясь на том или ином событии, освещают и «поднимают» его в таких деталях и оттенках, что именно благодаря этому событие приобретает убедительность и достоверность, вписывается в историю, получает прямую связь с нею, с ее предшествующими и последующими фактами.
Другие начинают с этой связи, они не приходят к ней, а исходят из нее. Иногда не столько даже само историческое событие, сколько наличие исторических связей является тем главным предметом, который привлекает внимание такого писателя.
К этим последним, кажется мне, относится и Йожеф Дарваш. Когда он выступает как писатель исторический, ему необходима работа истории на день сегодняшний, для понимания и решения проблем современных. Его герои видят себя и друг друга в своем сегодня, он же видит их еще и в завтра — во что они эволюционируют, что запомнят о них потомки, он знает их и в прошлом — из чего, из какой среды, из каких понятий и убеждений они пришли.
Его исторические герои современны прежде всего потому, что их духовная жизнь является предтечей и частью нашей духовной жизни, его современники историчны, поскольку мы угадываем их прошлое, истоки их нынешних поступков и убеждений.
И все это потому, что Дарваш неизменно поглощен смыслом каждого сколько-нибудь значительного явления жизни, а смысл не дается в коротком промежутке времени, он сам по себе уже историчен.
