Вверху, на одной из лестничных площадок, меня все же кто-то окликнул.
— Ты из города?
«Глупый вопрос», — подумал я и не ответил.
— Что там творится?
Я увидел усталое, невыспавшеся лицо, не бритое по меньшей мере двое суток. Воспаленные глаза за поблескивавшими стеклами очков; казалось, что стекла излучали горячечный жар; сначала я даже не узнал человека, обратившегося ко мне. Увидел лишь лихорадочный блеск стекол его очков.
Человеком этим оказался скульптор Силард Селеш. Правда, вот уже несколько лет он не занимался ваянием, а работал здесь, в Центральном Комитете. Близкими друзьями мы никогда не были: уж очень он казался необщительным человеком. Если кто-либо делал попытку сблизиться с ним, он сразу же замыкался в себе, словно боясь, как бы не раскрыли хранимую им тайну. Но вообще он мне нравился. Во всяком случае, я уважал его. Да и не только я, а и все, кто был связан с искусством. А это уже кое-что да значило! С большим тактом и терпением старался он помочь в решении спорных вопросов, которых становилось все больше и больше в отношениях между партией и работниками искусств. Причем делал он это не путем оппортунистического маневрирования, не прибегая к тактике «и вашим и нашим», а путем упорных поисков истины и терпеливых разъяснений.
Однажды я спросил его, почему он бросил скульптуру, почему стал работать в партийном аппарате. Иронически усмехнувшись, он сверкнул на меня стеклами очков: «Разве тебе не известно, как бывает в жизни? У кого есть талант, тот ваяет, у кого нет, тот объясняет».
Но он возводил напраслину на себя. Думаю, я не ошибался, считая его одаренным скульптором. Мне нравились его рожденные в муках творчества фигуры, вылепленные нервными пальцами мастера, в них всегда была метко схвачена суть выражаемой идеи. (Чаще всего он создавал образы людей в процессе труда. Но не на трудовом процессе заострял свое внимание скульптор. Это сразу бросалось в глаза. В центре его замысла всегда стоял человек, его мысли, надежды, устремления, а не торжество его физических усилий. Геза тоже весьма похвально отзывался о его работах.)
— Уж не Гезу ли Балла видел я здесь только что? — спросил он. — Вместе с Фодором и его компанией?
— Ты не ошибся, он здесь.
— Вот идиот! Лучше бы писал свои картины. — И еще раз повторил свой вопрос: — Что творится в городе?
— Не разберешь. Ад кромешный.
— И здесь столпотворение. Одно другого не лучше.
В коридоре вдоль стен лежали ничем не прикрытые матрацы. Очевидно, те, кто находился в здании, ночью спали на них. Селеш сел на один из матрацев и потянул меня, чтобы я сел рядом с ним. Признаться, в тот момент я не имел ни малейшего желания беседовать с ним. Он раздражал меня. Возможно, из-за тяжелого запаха, исходящего от его тела.
— Где Бачо? — поинтересовался я. — Не знаешь, он здесь?
Силард Селеш удивленно взглянул на меня.
— Ты что, с луны свалился? Его уже давно нет у нас!
— Неужели? — спросил я разочарованно.
— Разве ты не слышал, он основал секту так называемых «марксистов-непротивленцев», провозгласивших своим кредо непротивление злу насилием. Прямо ни дать ни взять толстовцы. — Мой собеседник зло рассмеялся. Что-то беспощадное было в его смехе, хотя я даже представить себе не мог этого человека жестоким.
— Это Бачо-то?
— Он самый. Уже и бороду отрастил себе! Возможно, и философию подогнал под нее соответствующую.
— Это Бачо-то? — переспросил я. И снова мне стало дурно до дрожи в коленях, как в ту минуту, когда я выходил из кабинета Бачо после отпущения грехов.
— Неужели ты не видел его на захоронении останков Райка? — спросил Селеш и, не дожидаясь ответа, принялся мне объяснять: — Стоял там в сандалиях. А ведь погодка-то была довольно прохладная. Стоял обросший, с длинной бородой. Слезы так и катились по ней… — Мне показалось, что голос моего собеседника чуть дрогнул. Он продолжал, но уже другим тоном: — Огромную бородищу отрастил. — Достав из кармана изрядно помятую пачку сигарет, он предложил мне: — Закуришь?
— Я ищу Андраша. Андраша Вега… Своего шурина, — сказал я и хотел встать с матраца. Но Селеш удержал меня за руку.
