В подъезде было полным-полно вооруженных людей. По лестницам и коридорам валом валил народ, все суетились, куда-то спешили. Как тогда, давно… Казалось, вот-вот из-за какого-нибудь поворота вынырнет та самая пухленькая девушка. «Товарищи! Товарищи! Вы не видели товарища Штрауба?» И я даже стая озираться: не затерялся ли в толпе Янчи. Но нет: ни пухленькой девушки, ни Янчи не было видно…
Последний раз мы виделись с ним в прошлом или позапрошлом году в Дёндёше. Я на машине ехал тогда в Вёльдеш и, пересекая главную площадь города, вдруг увидел его — он вел за руку девочку лет четырех-пяти. Возможно, я и не узнал бы Янчи — он здорово располнел, — но лицо с подвижным, как у белочки, носом ничуть не изменилось и сразу выдало его. Я еле удержался от смеха: уж очень странным выглядело это моложавое лицо на неуклюжем, как у медведя, туловище. Создавалось такое впечатление, будто он надел на себя карнавальную маску. Я затормозил перед толстяком и посигналил. Янчи испуганно отскочил в сторону, окончательно рассмешив меня.
— Прохлаждаетесь, мадемуазель Жаннетт? — пошутил я. Настроение у меня было хорошее, позади осталась трудная съемка, которая, как мне казалось, удалась, вот и хотелось немного подурачиться.
Узнав меня, Янчи тоже обрадовался.
— Садитесь в машину, — предложил я. — Отвезу в вашу деревню. Мне все равно в ту сторону, в Вёльдеш.
— Нет, — ответил мой старый друг. — Сейчас мне туда ни к чему.
Но девочке очень хотелось покататься. Я сделал с ними круг по городу, потом все вместе мы зашли в кондитерскую.
— Как подросла твоя дочка! Прямо невеста стала.
Девочка была прелестна. В коротеньком розовом платьице, с розовым бантом в волосах, она была как кукла с витрины.
— Говорят, похожа на меня. — И он с любопытством стал ждать, что я скажу на это.
— Вылитая ты… как две капли воды… — старался я уверить его. И осторожно поинтересовался: — А жена? Она тоже здесь?
До меня дошли слухи о его неудачной женитьбе. Говорили, что он влюбился в какую-то легкомысленную девицу из Демократического союза молодежи и та женила его на себе. По лицу Янчи пробежала тень.
— Мы живем с моей матерью. Ты разве не знал, что я здесь?
— Нет.
— Уже второй год. Преподаю в гимназии.
Мое хорошее настроение постепенно сменялось каким-то беспокойством, словно от занозы, которая не кровоточит, однако ноет. Вот ведь как бывает: свела судьба людей в тяжелые дни, а потом их жизненные пути разошлись. Спустя какое-то время они снова встретились. И снова расстались… Потом еще одна случайная встреча, и они могут уже говорить лишь о прошлом.
— А как же работа в университете? На кафедре у Фодора?
Янчи с кислой миной отмахнулся.
— Не под силу мне тягаться со сверхобразованными. — И торопливо добавил: — Что правда, то правда: здорово отстал. Много лет потратил на политику. — Этой фразой он словно хотел смягчить нотки недовольства, прозвучавшие в сказанном ранее.
— Кто тебе вбил в голову такой вздор?
— К сожалению, это не вздор.
— Я сам читал две твои смелые и толковые статьи. Одна из них, если мне не изменяет память, о Петёфи. О глубокой народности творчества Петёфи.
В маленьких глазках, притаившихся между припухшими веками, блеснул огонек, присущий прежнему Янчи. Блеснул и вмиг погас.
— На большее пороху не хватило. Да к тому же меня упрекали, дескать, народничеством попахивает от статьи, — сказал он.
— Чепуха. Кто упрекал?
— Хотя бы тот же Фодор.
— О да, он большой мастер возводить хулу!
И снова последовала короткая вспышка протеста:
— Не я назначал его руководителем кафедры! — И тут же опять произошло смиренное отступление: — Но кажется, он был прав…
О боже! И это говорит Янчи! Янчи Ридович! Тот самый, который во времена вооруженного сопротивления фашизму без страха выполнял самые опасные задания!
Когда же начался раздел помещичьих земель, он стал советчиком крестьян целой области, а ведь тогда он еще даже не переступил порога своего совершеннолетия. Что сталось с этим человеком?
Во мне боролись сразу два чувства: гнев и жалость. Гнев вызывал слой жира, которым заплыл этот молодой еще мужчина. Жалость я испытывал к человеку, который, возможно, перестал быть самим собой… Но пожалуй, самым грустным во всей этой истории было то, что мое прошлое оказалось обкраденным…
