Тогда я мог еще плакать… Тогда мне можно было плакать… Тогда еще была жива мать. «Марта! Марта!» — стенала во мне неуемная тоска. И вдруг она сменилась неистовой яростью. Я схватил старшего лейтенанта за руку.
— Почему вы отрекаетесь? Ведь у вас был брат!.. Но я убил его! — прохрипел я ему в лицо. — Мне нужно пройти сюда. Я хочу заявить на себя!
— Это не сюда! Идите в полицию. — Он тут же отвернулся от меня и охрипшим голосом стал повторять новым подходившим людям: — Только по особому разрешению, товарищи!
— Какое, к черту, особое разрешение? — выругался кто-то. — Может, все эти безобразия тоже творятся по особому разрешению?
Голос показался мне очень знакомым, да и характерный дебреценский говор я тоже слышал где-то. Я обернулся и увидел Шандора Мартина с завода тяжелого машиностроения. Одно время я часто встречался с ним у Андраша. Они вместе работали, были большими друзьями. Мне нравился этот неугомонный, добрый, сердечный человек и, как мне казалось, справедливый. Я даже говорил ему полушутя-полусерьезно, что обязательно воссоздам его образ в одном из своих фильмов.
«А сам я смогу сыграть эту роль?» — спрашивал он меня.
«Конечно. Но ругаться и ворчать можно будет ровно столько, сколько полагается по роли».
«Тогда, дорогой мой Белушка, прикажите вписать туда побольше ругани. Без этого у меня дело не пойдет!»
Я рассмеялся. Он тоже. А позже нет-нет да и спросит меня серьезно, озабоченно:
«Ну как, получится что-нибудь из вашей затеи с фильмом? Вы уж предупредите. Голова-то теперь ведь не та, тупеть стала. Так что время нужно, чтобы роль выучить».
Потом он исчез из виду. Позже я узнал, что его исключили из партии. Последний раз мы встретились с ним у Андраша.
Это было то ли в воскресенье, то ли в какой-то праздничный день. Он вошел, поздоровался. Под мышкой у него была завернутая в газету бутылка.
«Вино! Вино, черт его побери!» — И он поставил бутылку на стол.
«Спасибо. Но я не пью», — отказался от угощения Андраш.
«Я тоже. Да и не для того я принес ее. Гляди, полная. Ни капельки не пил. Хочешь, дыхну? Я тебе и трезвый еще раз выскажу то, за что вы меня исключили из партии. Эх, черт побери… Разве за это мы боролись… дружище. Все, что творится, — обман рабочих. Какая у нас, к дьяволу, диктатура пролетариата! Или ты этого добивался?»
Андраш угрюмо молчал, потом встал и, не проронив ни звука, вышел из комнаты.
Из глаз здоровяка Шандора Мартина брызнули слезы.
«Значит, с той ролью в кино тоже ничего не выйдет, не так ли?» — спросил он у меня со слезами на глазах и в сердцах выругался…
— К Андрашу? — поинтересовался я.
Он сразу узнал меня.
— Особое разрешение им подавай! Как вам это нравится? — И он снова принялся доказывать что-то старшему лейтенанту:
— Знаете, что скажу я вам, товарищ старший лейтенант?
— Что бы вы ни сказали…
— Им тоже не пришлось бы сейчас стоять здесь, — перебил он старшего лейтенанта и кивнул в сторону танков, — если бы в свое время поменьше увлекались «особыми разрешениями», а больше думали о рабочих!
— Это вы не мне говорите, товарищ! — Офицер выглядел усталым, задерганным; он нервно покусывал узенькие светлые усы.
— Кому же, черт побери, если вы не пропускаете?
Терпение старшего лейтенанта, видно, лопнуло, и он решительно одернул Мартина:
— Прекратите подстрекательство, а не то арестую! — Голос его прозвучал резко, угрожающе.
— И этим вы надеетесь отстоять социализм!..
В конце концов Мартина пропустили.
— Я скажу Андрашу, — бросил он мне, исчезая за дверью, и помахал рукой. — А вы, Бела, подождите здесь.
Я остался на улице, беспомощный, одинокий. Тоненькие струйки дождя словно иглами пронизывали одежду, и мое легкое пальто промокло почти насквозь. Я озяб. Теперь уже мне не хотелось заходить в здание. Безудержное стремление попасть туда, охватившее меня прежде, как-то сразу пропало, рассыпалось, как пепел в прогоревшей топке. Но куда же податься? Домой? Нет, домой нельзя!.. Тогда назад, в Зугло, к Юльке? Нет, нет… на нее бросила тень даже та единственная ночь, как нелепо все вышло… Хотя она, бедняжка, и не подозревает об этом. А что может бросить тень на меня?.. Может, пойти к Дюси, к Дюси Чонтошу? Ну разумеется, к нему! В конечном счете он со мной осуществлял связь. Правда, с тех пор прошло больше десятка лет… И этот долгий путь лежал через трупы лошадей, обвалившиеся подвалы, через бурные радости больших восторженных начинаний, потом через обломки рухнувших надежд и разочарования и снова через трупы (тот военный не выходил у меня из головы!). Но ответственность все-таки лежит на Чонтоше! Ответственность измеряется не годами! «Связной…» «Связь с руководством…» Только с чем, с кем, с каким? Вот он пусть и скажет… Как бы там оно ни было…
