Не знаю, сколько времени я пролежал с закрытыми глазами. Только когда открыл их, увидел рыжеватую голову склонившегося надо мной Янчи да его подвижный нос, придающий ему сходство с белкой. Янчи тряс меня за плечи и ворчливым голосом, но настойчиво говорил:
— Глупо подыхать здесь.
Я даже не ответил ему, настолько малозначащими показались мне его слова, но тем не менее поспешил за ним, перелезая через развороченные трамвайные вагоны на противоположную сторону Большого бульварного кольца, к улице Непсинхаз.
И там была та же картина: развалины, подбитые танки, искореженные трамвайные вагоны, трупы людей, лошадей. По мостовой какой-то мужчина на самодельных санках вез покойника. На углу улицы Аггтэлеки русский солдат с балкона бросал толпившимся внизу людям поблескивавшие серебряные и мельхиоровые столовые приборы. Очевидно, там помещался склад либо ювелира, либо владельца посудохозяйственного магазина. Поодаль стояла советская походная кухня — гуляш-пушка, как уже успели окрестить ее будапештцы. Возле нее повар разливал суп и раздавал хлеб людям, выстроившимся в длинную очередь. Солдат на балконе все бросал и бросал вниз блестящие предметы и протяжным голосом кричал что-то, напоминая шамана, совершающего языческий обряд… Не было недостатка и в жертвенном огне: невдалеке горел дом…
В стороне одиноко стоял мужчина в штатском и, застыв в неподвижной позе, наблюдал за происходившим.
Я узнал его: это был Геза.
Спотыкаясь и шатаясь, я рванулся, а точнее, поплелся к нему. Переполненный радостью встречи, я крепко обнял его.
— Вот и выжили!.. Остались в живых! Свобода… — лепетал я запинаясь.
У Гезы было измученное и грустное лицо.
— Свобода… для этих вот? — Он указал рукой на людей, которые, давя друг друга, хватали блестящие ложки.
Как-то раз, уже потом, я заговорил с ним об этой нашей встрече, но он сказал, что не помнит ее. Не знаю, возможно, Геза сказал неправду. Хотя, впрочем, он никогда не отказывался от своих слов… и никогда не лгал…
Дом на площади Кальмана Тисы, где разместился наш новый городской комитет партии, напоминал пчелиный улей. Его словно распирало от скопления людей. А может, от избытка чувств и воодушевления, которые мы принесли сюда. Люди здесь толпились всюду. То и дело подходили новые и новые группы. Объятия, поцелуи, слова восторга, радости — все это создавало атмосферу особенной приподнятости. Отовсюду слышалось: «И ты тоже?» — «Неужели и ты?!» — «Наконец-то дождались…» — «Кто бы мог подумать?» — «Вас когда освободили?» — «А мы сегодня в полдень…» — «Как семейство Эрне?» — «Они в Буде…» — «А беднягу Шани угнали…»
Кто-то заплакал, но плач потонул в возгласах радости и ликования. Меня тоже многие обнимали. Кто он, этот только что обнимавший меня человек? Мы где-то встречались с ним, но вот имени его не помню… Не велика беда! Возможно, у него была тогда подпольная кличка… «Свобода[64], товарищи!» — «Вы откуда?» — «Свобода!» — «Свобода!..» Кто-то вместо нашего приветствия «свобода» произнес слово «дружба»[65]. Над ним стали смеяться: «Заблудился, что ли? Ты ведь не на улице Конти[66]…»
Все, что здесь происходило, было похоже на кошмарный сон. У меня снова закружилась голова, но теперь это было приятное ощущение какой-то легкости, ощущение полета. Передо мной проплывали в хаотическом беспорядке бородатые лица. О боже, как обросли люди!..
Кто-то схватил меня за руку. Этого человека я тоже не узнал… Хотя нет. Мы вроде бы встречались несколько раз то ли в туристических походах, то ли на гедском пляже.
— Правда, что Дюси Чонтош попался в руки полиции?
— Правда.
Я попытался придать своему лицу печальное выражение, но оно не подчинялось. Я даже стал упрекать себя: «Вот ты какой, вечно только о себе думаешь…» Но это не омрачило той огромной, безудержной радости, которая бушевала во мне. Видимо, еще и потому, что она искрилась повсюду…
— Товарищи! Товарищи! — кричала не то девушка, не то молодая женщина, пухленькая, невысокого роста. (Ее я тоже где-то встречал.) — Вы не видали товарища Штрауба? — Она уже раз пять пробегала по лестнице вниз, вверх, И каждый раз искала кого-то. Мне уже стало казаться, что ей никто не нужен, просто она рада тому, что ей можно громко кричать: «Товарищи! Товарищи!»
