На поезде я добирался туда больше чем полдня, а раньше на дорогу уходило около трех часов. Воздушная тревога… Воздушная тревога… Мы часами простаивали на открытых путях, то на одном, то на другом перегоне. Однажды нас даже согнали с поезда: на состав налетели три самолета. Вся масса пассажиров, высыпав из вагонов, разбежалась кто куда. Люди залегли прямо на железнодорожной насыпи, в канавах, укрылись на кукурузном поле. Все окрест в этот хмурый осенний день, вплоть до свинцово-серого неба, огласилось ревом детей, исступленными криками и воплями насмерть перепуганных женщин.
Какой-то здоровенный детина — я почему-то принял его за торговца скотом — во весь свой огромный рост стал на железнодорожной насыпи и, потрясая поднятым кулаком, орал что есть мочи:
— Бегите подальше! Прячьтесь, скоты! Укрывайтесь!
Он был таким же пассажиром, как и все, ехал в одном купе со мной, сидел скромно, молча и всю дорогу ел; но теперь он вдруг возомнил себя вожаком. Причем выполнял эту роль с рвением и явным удовольствием.
К счастью, все обошлось благополучно. Штурмовики, сделав несколько заходов, с ревом проносились над крышами вагонов. И лишь один из них открыл пулеметный огонь, да и то по паровозу. Полученные им несколько пробоин не помешали нам ехать дальше.
Через несколько километров мы снова остановились.
Это было неуверенное передвижение вслепую. И поезд словно чувствовал это, то и дело жалобно повизгивая тормозами. Нормальный ход жизни был нарушен, царила полнейшая неразбериха. Даже одна эта поездка, не принимая во внимание ничего другого, о чем я знал из собственных наблюдений, убеждала в этом. Но люди не могли обойтись без элементарного порядка, регламентирующего жизнь. Они благоговейно внимали словам «торговца скотом», теперь уже ставшего разговорчивым. Он и сейчас уплетал за обе щеки, уминая еще большие куски, успевая между своим основным занятием ораторствовать.
— Мы эвакуируем население, вывезем всех с равнины между Дунаем и Тисой. Немцы собираются применить там свое чудо-оружие… На сто километров вокруг оно все замораживает. Не успеешь глазом моргнуть, — заключил он, отхватив ножом огромный кусок окорока.
В купе сидела еще молодая женщина с маленьким ребенком на руках. Она испуганно вскрикнула, прижав ребенка к груди.
В вагон вошел унтер полевой жандармерии вместе с вооруженным штурмовиком-нилашистом. Проверка документов. Пассажиры умолкли и уставились в окна. Один только «торговец скотом» разглагольствовал:
— Много зайцев и дезертиров, господин унтер? Никакой им пощады, так их растак!
Но жандарм даже не удостоил его взглядом.
— Есть здесь евреи? — спросил нилашист.
— Они только на скорых разъезжают. В пульмановских вагонах, — балагурил «торговец скотом».
Я волновался. Правда, Бела Сёч, который выдал мне «командировочное удостоверение», клялся, что этот надежный документ не подведет, даже сам Салаши принял бы его за настоящий; но тем не менее я чувствовал себя не совсем уверенно. Рядом со мной, забившись в угол, сидел черноволосый молодой человек; он всю дорогу дремал. Возможно, даже во время воздушного налета. Сейчас он очнулся и намеревался выйти.
— Вы куда? — рявкнул на него жандарм.
— По нужде.
— Сначала предъявите документы! Небось в штаны не наложите! Или уже успели? — И рассмеялся с добродушной снисходительностью.
Молодой человек сделал вид, что полез за документами. Затем вдруг толкнул жандарма в грудь. Тот свалился на колени «торговца скотом»; оттолкнув с дороги и нилашиста, молодой человек выскочил из купе. Поднялась невероятная суматоха. Женщины начали визжать. Жандарм, чертыхаясь, с трудом встал и, бряцая саблей, вместе с нилашистом бросился вдогонку за беглецом.
— Выпрыгнул!.. На ходу соскочил! — истерически завопила одна из женщин. Ее вопль напоминал вой собаки, почуявшей беду.
Послышался треск выстрелов из автомата. Поезд, резко затормозив, с отчаянным визгом и скрежетом остановился. Вещи попадали с багажных полок, люди повалились друг на друга. В купе поднялась паника: пассажиры хотели выскочить, но «торговец скотом» своей тучной, массивной фигурой загородил выход из купе и заорал благим матом:
