В один из таких дней, под вечер, в село возвратилась артель землекопов. Устало брели мужики по дороге; вытянувшись длинной вереницей, катили они перед собой тачки. На них была все та же ветхая одежда, в какой они уходили на отхожий промысел, на тачках были навалены те же орудия труда землекопа. Они промокли до нитки и были грязны. На первый взгляд казалось, что они просто обошли село вокруг по непролазной грязи и вернулись. Однако тяжелая поступь, исхудавшие лица говорили, что за плечами этих людей месяцы изнурительного, каторжного труда.
Они очень отличались от неторопливых деревенских жителей и потому выглядели пришельцами из чужих краев. Многие крестьяне из года в год работали землекопами, но за зимние месяцы передышки они совершенно утрачивали приобретенные на земляных работах трудовые навыки. Как вспаханные поля вновь порастают пыреем, мятликом и полевицей, так и у них всякий раз сызнова давали себя знать старые, дедовские привычки и повадки. Теперь же землекопы возвращались в родные края неузнаваемо изменившимися, но с уверенностью можно было сказать, что будущей весной, когда они снова уйдут отсюда на земляные работы, будет им тяжело и все словно впервой, словно они никогда и не уходили из родного села.
Возвращение землекопов было обыденным и малозаметным, не то что проводы. Да это и понятно: никто их не ждал, никто не знал, когда они должны вернуться. Они расходились по домам, и село поглощало их, как вода в колодце — дождевые капли, как завеса густого тумана — вьющийся тонкий дымок.
В прежние времена редко кто уходил за пределы села. А если кто и покидал родные края, то не уходил, а бежал без оглядки, чтобы никогда уж не возвращаться обратно. Да и чужаки забредали сюда редко. Здесь это считалось событием, как-никак приносили вести из неведомых краев. Шутка ли! Землекопы тоже немало диковинного рассказывали о чужих краях, в которых побывали.
Взять, к примеру, Шани Бадьо. Легко разве поверить его россказням о том, что сарвашские словаки хлеб пекут с картошкой? Что за чудной обычай! Картошка должна быть картошкой, а хлеб хлебом. Картошку, оно конечно, едят с хлебом, это еще куда ни шло, но замешивать в тесто вместо закваски картошку?! Да еще уверяют, будто хлеб от этого не черствеет! Ерунда какая-то. А ежели это так, тем более глупо — мягкого хлеба человек съест в два-три раза больше. Лучше всего делать, как заведено у них на селе: выпекать по четыре-пять больших караваев и, пока хлеб не кончится, следующей выпечки не начинать. Хлеб, конечно, основательно черствеет, зато не слишком возбуждает аппетит едоков.
Тот же Шани крепко повздорил с матерью из-за того, что требовал к баранине кисленького — квашеной капусты, огурцов или еще чего-нибудь. Этих разносолов ему довелось отведать в Эчёде. Ну что ж, вот тебе виноградный уксус, сказала ему мать, коли так потянуло на кисленькое. До кисленького больно охочи затяжелевшие бабы, чтобы выкидыша не случилось, а здоровому парню это уж вовсе ни к чему.
Все, что землекопы слышали и видели на берегах Кёрёша и по пути домой, вызывало у односельчан самый живой интерес. Они тоже наслышаны были о добрых делах Вешелени-младшего, о том, что он побывал в здешних краях, расспрашивал народ о нуждах и собирал пожертвования для Лайоша Кошута. А еще слыхали они — уж про это в селе никто не знает, — будто королева пожаловала Кошуту трехцветную венгерскую кокарду. Стоит ему предъявить ее при возвращении на родину — и все препятствия на пути будут устранены… Кошут-де уже собирается в дорогу, беда только, что венгерскую корону, которую он зарыл, перед тем как бежать за границу, кто-то похитил, и пока она не отыщется, Кошут домой не возвратится… Но день его возвращения уже недалек. Осталось подождать самый чуток, и дарует он вольность народу, какой никогда и не было…
Вот о чем говорили землекопы, вернувшись из далеких краев. И поскольку эти вести подтверждали давно уже ходившие в селе слухи, убежденность крестьян в том, что все это правда, возрастала. Что же касается нелепых обычаев выпекать хлеб вместе с картошкой да есть квашеную капусту и маринованный перец с бараниной, то к ним отнеслись с большим недоверием.
