Охваченная смятением, девушка стояла к нему вполоборота и молчала. Во всей ее фигуре угадывалось напряженное выжидание. Она сторожко прислушивалась к происходящему вокруг, внимательно, хоть и незаметно, следила за каждым Пиштиным жестом.
— Я присяду чуток, чтобы вам не привиделись дурные сны, — сказал Пишта, принужденно улыбаясь.
— Садись, пожалуйста!.. — пригласила Розка, и голос у нее был усталый.
В сумрачных в эту послеобеденную пору сенях наступила тягостная тишина. Посудная полка на стене, остывший очаг в углу, стол, сундук, потертая лавка, расписанная линялыми тюльпанами, низкие табуреты — все здесь стояло к нему как бы спиной, вполоборота, как и сама Розка.
— Что слышно об отце? — спросил он, лишь бы не молчать. — Когда домой вернется?
Едва он произнес эти слова, как тут же пожалел. Розку передернуло от этого неожиданного вопроса, точно в тело ей вонзилась колючка терновника. Она совсем отвернулась от Пишты и, понуро опустив голову, теребила передник.
Глядя на ее вздрагивающие плечи, Пишта понял, каких усилий стоило ей не дать волю слезам.
Теперь ему захотелось уйти. И дело тут не в тягостной тишине, не в отчужденности, не в ее упорном молчании, а в его угрызениях совести, в сознании того, что он причиняет Розке душевную боль, заставляет ее страдать. Нет, нет, ему нельзя было приходить сюда. Ни утром, ни днем, ни вечером.
Однако угрызения совести не в меньшей мере и удерживали его здесь. Они словно пригвоздили его к лавке.
— Я к тому спросил, когда же нам к свадьбе готовиться?..
Эти слова вырвались у него как-то сами собой, помимо воли.
Розка разрыдалась. Прижав передник к глазам, она принялась осыпать Пишту упреками.
— И зачем ты только пришел? За что измываешься надо мной? Ступай себе снова туда, где пропадал. Бессовестный, выставил меня людям на посмешище!
Ее всхлипывания и плач напомнили тоскливое воркование горлицы. Пишта был растроган. Невидимая рука сдавила ему горло, и он крепко зажмурил глаза, боясь, как бы из них не брызнули слезы. Только этого не хватало… Перед его мысленным взором предстала картина: вечеринка в доме Бадьо, стремительно кружится хоровод, а в середине его он с Розкой… Тогда в этой круговерти он почувствовал, как заново обретает родное село, обретает ту, которую потерял, которая пойдет с ним бок о бок по жизни: зерно к зерну, шелуха к шелухе, охвостье к охвостью…
Теперь он снова ощутил стремительный ритм хоровода, его сумасшедшую круговерть и невольно открыл глаза. Еще чуть-чуть, и он свалился бы со стула, так закружилась у него голова.
— Я люблю тебя, Розка… — проникновенно произнес он, снова чувствуя комок в горле.
— Зачем же ты мучишь меня, коли любишь? — сквозь слезы спросила она и повернулась к Пиште.
Розка все еще плакала, но в плаче ее уже слышно было, что она перестала горевать.
Он хотел было спросить ее, в чем его вина перед ней, в чем он должен покаяться, но сдержался. Стыдно, что ли, стало? Он молча встал, подошел к Розке и обнял ее. Она не отстранилась, а, все еще продолжая всхлипывать, припала головой к его груди.
Затем, словно желая подольститься к нему, преподнесла в дар то, что бережно хранила:
— Столько людей спрашивают о тебе, Пишта. Полюбился ты им, все хотят рассказать тебе что-то. Отыскал ты грамоты?
— Нет, не отыскал. Но отыщу, вот увидишь!
Сентябрьский день был на исходе, когда Пишта вышел на улицу. В воздухе летали серебристые нити паутины. Щурясь, Пишта посмотрел на тусклый диск осеннего солнца. Что он чувствовал сейчас? Радость? Пожалуй, нет. Он чувствовал, скорее, тихую грусть. Да, это было расставание навсегда. Но Пишта находил в этом расставании с прошлым и успокоение, которое давало долгожданный отдых его измученной, истомившейся душе.
