Ходом, ходом, ходом, ходом,
Девки ходят хороводом.
Ты не суйся, паренек,
Хороводу поперек,
Подольстись-ка к девкам нашим
И пляши, как все мы пляшем!
[27]Эту старинную хороводную песню, которую обычно поют, когда сватают невесту, пели протяжно и даже несколько монотонно. Все, кто пел ее, кружились быстрее и быстрее, раскачиваясь при этом в такт мелодии; казалось, хоровод парит в воздухе. Шесть строк песни повторялись непрерывно и на один лад, но всякий раз темп убыстрялся, отчего у тех, кто стоял в центре круга, рябило в глазах. Поневоле их приходилось зажмуривать, потому Пишта и Розка стояли друг против друга с закрытыми глазами и взявшись за руки. Вскоре и они кружились в хороводе вместе со всеми. А те, кто в нем не участвовал, — старики, степенные мамаши, сопровождавшие своих дочек, компания балагуривших в сторонке мужчин — стояли и раскачивались в такт танцу. Этот плясовой вихрь вмиг развеял Пиштины недоверие и отчужденность. Как славно все получилось, будто этот старинный обряд с песней и лихой пляской только для того и придумали, чтобы помочь Пиште вернуться в родное село.
Пишта спохватился, заметив, что, хотя круг и разомкнулся, он по-прежнему в центре внимания.
Чем вызвана столь разительная перемена отношения к нему? И что происходит с ним самим? Все старались заговорить с ним, проявляли дружелюбие и сердечность. А кое-кто будто даже заискивал. Может, ему показалось? Нечто похожее происходит с голодным человеком, когда он, положив в рот первый лакомый кусочек, заранее предвкушает удовольствие от сытости. Пишта взял цитру и, преисполненный чувства благодарности, начал играть. Он играл одну песню за другой, извлекая из своей цитры поистине чарующие звуки.
Далеко за полночь гости стали расходиться. Пишта вышел на улицу вместе с Розкой. Они оказались впереди всей остальной компании. Розкина мать и другие женщины в сопровождении мужчин держались в нескольких шагах от них. Только что выпавший снежок бодряще похрустывал под ногами. Шли медленно, никто домой не торопился.
— А как поживает твой Янчи Бакош? — спросил Пишта лишь для того, чтобы начать разговор.
— Тебе-то на что Янчи Бакош?
— Да просто так…
— А коли просто так, сначала ответь: верно ли, что ты якшался с бетярами Шандора Рожи?
— А тебе-то на что бетяры?
— Да просто так…
Они оба засмеялись, так и не ответив друг другу. Больше об этом они не заговаривали, ибо чутье им подсказало, что лучше этого не касаться.
Проводив девушку, Пишта устало побрел домой. В ушах у него все еще звенела свадебная песня. Вдруг он поймал себя на том, что тихонько ее напевает. На минуту Пишта закрыл глаза. Он и с закрытыми глазами дойдет до дому, не собьется с дороги. Вот тут, перед домом Сенди, палисадник, а тут, кажется, сколько он помнит себя, всегда была яма, лет десять, если не все двадцать, но никому и в голову не приходило засыпать ее землей. А это уже изгородь у дома Дьёрки. Она больше других выступает на улицу, и, чтобы ее обойти, надо повернуть вот в этом месте. Семья Дьёрки до того жадна, что не постеснялась отхватить себе часть проезжей дороги. На какое-то мгновение перед мысленным взором Пишты промелькнул образ Вероники. Эх, как бы долго ни тянулись те пять лет, но разве можно забыть все эти рытвины-ухабы да стежки-дорожки в родимом краю?
На полях и степных пастбищах, что тянулись по обе стороны от большака, местами уже обнажалась из-под снега голая земля. Вардаи зябко кутался в шубу и ногами подгибал под себя полость, чтоб теплей было. Взгляд его остановился на оголенном участке поля. В ямках от копыт и в выбоинах тускло поблескивали замерзшие, подернутые ледяной корочкой лужи, словно мутные бельма. Экипаж изрядно встряхивало на мерзлой ухабистой дороге.
Уже давно осталась позади Дорожма, и перед Вардаи замаячила слободская колокольня Сегеда. Постепенно вырисовывались контуры остроконечной городской ратуши и других высоких строений, а вскоре вдалеке показались белые пятна домов городской окраины. Наконец-то! Никогда еще дорога в Сегед не казалась Вардаи такой длинной и утомительной, словно злой волшебник ее растянул по меньшей мере вдвое. Правда, ему никогда не приходило в голову отправиться в путь по такой скверной дороге. Он старался ездить в город либо на санях, либо после окончания весенней распутицы ждал, когда подводы и колымаги проторят удобную для езды, хотя и очень пыльную колею. А вообще-то он предпочитал не выезжать за пределы своей усадьбы, особенно в последние годы, потому что стоило ему распорядиться насчет экипажа, чтобы пораньше отправиться в Сегед, как непременно что-нибудь случалось.
