Осточертевшая всем обезличка во мгле поощряла запои народа.
Карлик, освоив изъяны зимы как удобства ненастья, провел исключительный день аномальных явлений безвылазно под одеялом. Укрытые ноги, кривые придатки, месили мозолями простыни ложа. Руки навытяжку вдоль и поверх одеяла поникли ногтями.
Но голова — начиненная мина…
В общем, у Карлика не было зла на бесплодно прожитое время, когда без огорчения вдруг отказался продолжить этюд о любви, признавая, что взятая тема неисчерпаема, невыразима. Поначалу работа писалась успешно вроде бы. Подтягивая поближе запасы необходимых искренних слов, он уверенно выкарабкивался к определению сути любви, но покуда фиксировал ее на бумаге, на бумагу напрашивалось иное понятие сути, не хуже первого, затем — еще третье не хуже. Дойти до конца, разобраться во всех откровениях, анализируя частности, не было вовсе надежды. В этой системе максимального количества точек отсчета существовала гармония, воспринимая которую, воспринимай не частицами, но целиком, а то никогда ничего не поймешь у нее. Любовь — априорное свойство людей. Господь удостоил их чести, доверил обзор его света.
Можно ли тут обижаться мне сдуру — сдуру ворча на свое неизбежное время?
Время, когда бытие каждый день убывает и прибавляется…
Время, помимо которого нет измерения жизни, нет эйфории самостояния…
Время, какое не смею хулить и не могу бездумно расходовать, обменивая себя на подножные формы богатства либо на звездистые, но проземные чины для того, чтобы так обрести лицо фигуранта…
Время, которого, Господи, Ты на меня столько тратишь…
А может, оно — Твоя, Господи, Четвертая здесь ипостась?
Я люблю время.
Размышления Карлика были нарушены дверью — та, кажется, пискнула.
Низом оттуда сюда прошмыгнул сквознячок, а за ним африкански размашисто, на манер ихнего Деда Мороза, нарисовался мужик, облепленный черными хлопьями черного снега.
Мужик улыбчиво щелкнул хозяина по носу.
— Шутка, — сказал он.
— Это шутка? — Карлик охрип, еще не кричавши.
— Для церемонии — да.
— Перестаньте курить!..
— Я некурящий.
— Почему дым изо рта?
— Погода. Такой нынче пар.
— Или вы сумасшедший. — Карлик оборонялся не лучшими фразами.
— Конечно, как и все прочие, ненормальный. Что делать? Я вот инженер, а могу выпить и водки.
— Водка вас, оказывается, привела сюда! Вы, гражданин, обмишулились адресом. Уверяю. Прощайте.
— Меня сюда привела не водка, но шутка, а водка — не шутка.
— Да не валяйте со мной дурака!..
— Но так образуется всякая дружба, всякая честная дружба! — дышал инженер-алкоголик, якобы ненормальный, с которого капала грязь, или нефть, или что.
— Разве? — Карлик однако ладонью прикрыл ушибленный нос. — Эдак едва ли скоро подружимся.
— Дружище! — вопил этот явно мнимый герой, теряя по комнате грязные брызги.
— Нет, я не желаю, — хорохорился нехотя Карлик.
— Оставьте манеру ломаться! — прервал его резво герой, хватая за плечи скользкими пальцами. — Да, кстати, какой же вы карлик, если по росту значительно выше меня?
— Слышите, что не желаю в одну компанию с вами?
— Слышу, но жду. — Пришелец ощерился на половине улыбки.
— Сядьте, пожалуйста.
— Куда? Сяду.
— Сядьте туда, по другую сторону. Запачкали все.
— Зато сел уже.
Но прежде чем утвердиться за столом, он уморно пристроил на гвоздике сбоку дешевую демисезонную шляпу с эмалированной птичкой, поставил в углу суковатый замызганный посох, у коего нижний конец был уже, словно каблук обнищавшего, стоптан изрядно.
Карлик за ним наблюдал и сердился, как бык.
Это — проблема, сердился Карлик, это большая проблема несоответствия человека предметам одежды, вещам обихода. Многие люди несчастливы, многие люди неряшливы, люди небрежны в отборе вещей, что в итоге нашей безвкусицы нас искажает. И внешне мы смотримся точно такими, как эти вещи. Сам я тоже не лучше. Навстречу выскочил! А спроси, где штаны, где рубашка?
Наверняка незнакомец душой не пижон юбилея. Наверняка незнакомец имеет обыкновенное право на понимание, но примитивная птичка, наседка на шляпе, настырно противится пользе. Палка в углу коренасто противится тоже. Никчемные вещи сугубо вредят основной репутации. Да что вещи? Преградой взаимосогласию было рябое лицо незнакомца — мыши, наверное, грызли.
