— Помезану? — Карлик ослышался.
Качая на стуле, кто-то лишил его центра тяжести.
— Львица-девица ваша сестрица! — восхищался Процент упоенно.
— Думал, она улетела. — Карлик искал себе оправдания, хотя никакой вины за ним не было. — Думал, она там уже, на песках, у Жемчужного моря…
— Погода нелетная. — Процент отвернулся в окно. — Вон изморось, изморозь.
— С ума сойти! — Карлик бессмысленно тоже взглянул в окно, за которым, как черный лес, ворочался черный снег. — Умру сейчас.
— Этого делать, однако, не следует. Это как же с ума? Как же вас умереть угораздит? Я с вами, кажется, не подстригался на смерть.
— Она любит его? Любит она?
— Полноте, кто способен его такого любить? Она — подневольная, пленная там.
— Иду за ней! — метался по комнате Карлик. — А вы мне поможете к Иллариону проникнуть.
— Остыньте, не помогу, конечно. Вы зачем устроили беспорядок? Юлите кругами, хватая-разбрасывая…
— Вы мне друг или черт?
— Я ходячее предупреждение.
— Кто-о?
— Предупреждение, чтобы предотвратить эту вашу затею. Простите меня за щелчок, я не знаю другого сигнала, другого секрета знакомств… Я, видите, лишне застенчив… И, кажется, переборщил…
— Иду! — суетился Карлик. — Я думал, она улетела…
В смятении, часто блефуя, надеясь на что-то другое, чему повинуется случай, наивные люди готовы принять на себя любой грех, или груз, или страх обстоятельств и хитростью переиначить события задним числом по-своему.
— Нет. Угодите в заложники. Вас аккурат ожидают. А Помезана покудова держится, не поддается, ваша подмога там ей не нужна.
— Держится? Где гарантия, что выдержит?
— О, наконец-то, нашли себе стул!.. Она великая женщина. Великие женщины строго блюдут свою честь в своих детях и не рожают кого попало от кого попало, чтобы не засорять человечество нелюдью. Но вас она в жертву не принесет и согласится, пожалуй, на все. Недурной план у меня вызревает, как ее вызволить…
— Какой? — спросил Карлик о плане Процента, превозмогая боль в горле, где звуки, рождаясь, царапали голосовые связки.
Не дождавшись ответа, Карлик упал — провалился рывками вовнутрь себя и не помнит, когда ушел гость.
6
— Бабасик, имя твое подскажи мне, — кудахтал ей тихо монарх. Она между тем обняла свою голую грудь, обняла хорошо — словно голую двойню.
— Суконка, слушайся батьку-руля! — возмутился нахал.
— Это кто суконка? Пяткой по челюсти вмазать?..
Стремглав она вскочила на стол, откуда приготовилась выполнить обещание.
— Кто суконка? — вмешался монарх. — Это кто? Моя фея, по-твоему, суконка? Суконка, да? Значит, я тоже кобель?.. Я тебя за такие похабства любви… Тебя при ней выпорю по геморрою, хочешь?
— Еще чего! Не трожь, а то пяткой тоже по челюсти вмажу!.. Вставная небось у тебя?..
— Не трону, пущай прозябает, — охотно раздобрился монарх. — Имя-то как?
Ее нагота сокрушила решительность Иллариона.
Желанию враз обнаружить у пленницы тайну подмышечных ямок отчасти противоречили грязные руки монарха.
С утра не помыл их опробовать юную фею на ощупь.
— Имя? Помезаной меня сокращенно зовут. А тебя, земноводный старик, а тебя?
— Сокращенно меня? Дай припомню. Кажется, Ладик. Я, наверное, Ладик…
— Я Помезана.
Монарха Ладика снедали сомнения.
Будь она барынькой в юбке…
Можно к афере принудить ее, когда простенько в юбке, затем обменять на фамильный мундштук у соседнего шаха, пусть он обольется слезами зависти, какой благородный стоит у меня беспорядок в богатстве, — но голую… голую… голую, как очищенная картошка… голую жалко.
Не след отдавать ее так иноверцу шутя за бесценок.
Пусть у слюнявого лопнет от зависти зоб.
— Имечко, феечка, полностью все целиком напиши на бумажечке. — Монарх изрекал эти звуки не сам, а ловил и вылизывал их извне, чтобы не задохнуться, не подавиться молчанием.
Голос его и слова…
Как осенний морозный шумок на ветру…
…Несмотря на прямой незатейливый сказ, имели другую текстуру, чем обыкновенная просьба.
Грудь, и брюшко, и лицо были приспущены, низко приложены к отполированной глади столешницы, где фея ползком сочиняла шпаргалку монарху, который боялся моргнуть и прошляпить момент откровенности женского тела.
