Сначала завернули к причалу посмотреть на готландскую снеку – разгруженная, со снятой мачтой и убранными веслами, она лежала на берегу, люди Бергрена рядом грели смолу на костре. Потом поехали в усадьбу, где родичей конунга с радостью встретили хозяева и сам Бергрен. Фроди Гостеприимный сам немало занимался торговлей и хорошо знал все купеческие пути, цены на товары и обычаи разных земель, к тому же был человеком дружелюбным и разговорчивым, не чуждым стихосложению, поэтому с ним всегда было приятно повидаться. Смотрели меха – черные, бурые, мягкие и блестящие, похожие на коричневый шелк. Женщины восхищались, Кнут тоже проявил большое любопытство и сумел-таки выторговать мехов на два теплых женских кафтана – для Гунхильды и Ингер в будущее приданое, как можно было понять по его кивкам и подмигиваниям. Харальд ничего покупать не хотел, хотя меха одобрил, но небрежно заметил, что и сам раздобудет не хуже. Хлода осталась без подарка, отчего ее лицо стало еще более недовольным. Время провели очень хорошо, но Гунхильде не удалось даже близко подойти к Бергрену, не то что сказать ему хоть слово наедине.
И только когда уже собрались ехать домой, случилось нечто, для Гунхильды имевшее огромное значение, а всеми прочими оставшееся незамеченным. Случайно оглянувшись, она вдруг увидела, что в толпе челяди, пришедшей посмотреть, как знатные гости прощаются и садятся на коней, стоит высокий худощавый белобрысый парень. Заметив это лицо, Гунхильда вздрогнула и вцепилась в гриву лошади, чтобы не упасть. Хорошо, что Кнут, помогавший ей сесть в седло, еще не убрал руки, иначе она могла бы от потрясения свалиться прямо под копыта. В простой серой рубахе и с кожаным передником кузнеца, среди домочадцев Фроди стоял Халле Тощий, один из хирдманов ее брата Эймунда! Он появился в дружине не так давно, всего год назад, но Гунхильда знала его достаточно хорошо, чтобы не ошибиться. Он стоял с самым непринужденным видом и даже не смотрел на нее, а она с трудом отвела от него глаза и заставила себя засмеяться – дескать, вот неловкая, чуть с лошади не упала!
Когда выезжали со двора, она даже не оглянулась, чтобы еще раз увидеть Халле, но думала только об этом. Как он попал сюда, в усадьбу возле самого жилища Горма? Случайно ли? Она не знала, кто из дружины отца и брата уцелел в их последней битве перед Слиасторпом; Халле, строго говоря, мог попасть в плен и таким образом очутиться среди челяди Фроди. Но тогда он не стоял бы так спокойно и не разглядывал смеющуюся Ингер, а сам побежал бы к Гунхильде, напомнил о себе, попросил о помощи… Он не мог забыть или не заметить сестру своего вождя, даже бывшего вождя, и тогда у него не было бы причин скрывать, что они знакомы. А если он это скрыл… По всему выходило, что Халле и есть один из тех загадочных людей, на которых намекала нищенка – тех, кто собирается вернуться в Швецию и передать вести Олаву. Воодушевленная этой мыслью, Гунхильда взволновалась, раскраснелась, глаза ее засияли, будто звезды, так что даже Харальд не раз и не два бросил на нее увлеченный и одобрительный взгляд. И от этого она почему-то воодушевилась еще сильнее. О дорогих мехах, предназначенных для ее же свадебного дара, она не думала, но была очень довольна минувшим днем.
Хирдманы Харальда, шагая позади, громко пели.
***
После этой поездки Гунхильда постоянно держалась настороже, каждый миг ожидая каких-то вестей. Стоило кому-то пройти мимо, заговорить – и она поднимала голову, прислушиваясь. Днем Тюра и ее дочь пряли шерсть в гриде, и Гунхильда присоединилась к ним, чтобы не пропустить, если кто-то появится. В глубине души она ждала, что Бергрен снова приедет сюда.
У двери сидели бродяги – сколько-то их постоянно толклось в Эбергорде, как во всякой усадьбе, где хозяева подкармливают нищих, повинуясь старинным законам гостеприимства, пусть эти гости и не из тех, за право принять которых благородные люди спорят, а то и дерутся. Завидев среди них Кетиля Заплатку и его тощую дочь, Гунхильда подослала туда Богуту, якобы поболтать о дальних странах. А увидев, что через какое-то время к бродягам подсел епископ Хорит, пошла туда и сама – поучаствовать в беседе с епископом, знатным и ученым человеком, послом от Оттона, короля саксов, было не зазорно даже конунговой дочери. Епископ, конечно, сидел не на полу, а на скамье, но все же, одетый в дорогое франкское платье золотисто-коричневого шелка, производил весьма странное впечатление, беседуя с бродягами, закутанными в серо-бурое грязное тряпье – словно золотое кольцо среди отбросов.
