Мите же захотелось зареветь от обиды.
— Ну и пусть… Пусть я плохой, пусть я муравей! Все равно уеду! — И ушел в шалаш. Валялся на сене и плакал, плакал.
У костра долго молчали. Волхов чувствовал себя виноватым. Полина соображала, как заменить на работе Митю, а Саидка раскаивался: зря обидел Митю. Он правильнее понял слова прадеда, чем Митя.
— Ты-то что молчишь, Федор? — обратилась Варя к Митиному отцу. — Парнишка дурит, а ты как… не отец.
— Да я что… Пусть как хочет, — ответил безвольно.
— Да будет вам! — прикрикнула Полина. — Каждый дальше своего корыта видеть не хочет. Слушали бы старых людей да умнели. — Она имела в виду Салима Батырыча. — Война судьбы калечила, а теперь… Митя-то, он с мягким сердцем: встанем поперек — и останется. А опосля всю жизнь проклинать будет. А вам от этого радость? — сердилась Полина. — Эх вы…
Если бы Митя слышал Полину! Но он не слышал и мучился. У костра упорствовал, горячился. А если завтра земляки будут такими же, как сегодня, то он не уедет никогда.
Он не хочет, чтоб вслед ему был недобрый, осуждающий взгляд людей.
Утро было тихое, солнечное, со сверканьем капель на травах. И опять журавли, и опять в небе ястребки и коршуны, а в березняке уже не один медный колокольчик, а звон, журчанье, писк — словом, кутерьма, разноголосица. Ночью, вытянув шею и увидев из густоты травы только одну синюю каплю — звезду, мягко запокает перепел «пок-пок», резко рванет коростель свое «тр-р-р, тр-р-р», будто испугавшись своего крика, долго ждет отзыва собрата. А сейчас словно не было для них бессонной ночи: коростели свирепо рвут, с треском, крупную сухую траву, а перепела покают тысячами перевернутых звонких стаканчиков по воде.
Эгей, если с легкостью на сердце да в веселую путь-дороженьку, все равно не уедешь без печали в такое утро отсюда, где родился. А у Мити сложно на душе, тоскливо. Сегодня уже нет той смелости и решительности, что были вчера. И даже стыдно за вчерашнее. Люди молча, прямо на траве вокруг котла, спешно завтракали и не обратили на него внимания. И Митя подумал, что еще не уехал, а уже чужой для них. Нет, против людей он не пойдет — останется.
Варя поднесла чашку с кашей:
— Чтой-то ты как вареный? — Митя почувствовал ее руку на голове. — Трудно уезжать? Ничего, если просится душа — лети.
Митя заволновался, посмотрел Варе в лицо. Она улыбалась. А тут Полина:
— Ну, Митрий Федорович, завтракай, да будем прощаться. Или раздумал?
— Нет, — покачал Митя головой. — А что они молчат?
— Значит, согласны. Вот с Александром Иванычем езжай, человек он хороший, доверим ему тебя.
— Да, да, — рассеянно ответил Волхов. Он держал миску на коленях, глядя вдаль.
— Ты вот что, Митьк, на паровозе будешь ездить, когда-нибудь бесплатно подвезешь, — пошутил Филат.
— Ага, рядом с колесом. Стели соломки, — заговорили, улыбаясь, люди. Шутили, а им было вовсе не до шуток. И Митя принял это как печальное благословение.
Уезжали с Филатом. Отец наказывал:
— Аккуратней там: под колеса не попади. И не засни смотри, когда ездить будешь. Крушение — не шутка.
Саидка не подошел. Отвернувшись, седлал жеребца. Филат тронул коней. Митя не выдержал, спрыгнул с фургона.
— Ну что, Саидка? — дышит, будто километр пробежал.
Саидка возился с подпругой, хотя она уже была подтянута. Обернулся резко.
— Пожалеешь, Митя, пожалеешь.
Не глядя в лицо, пожал руку.
— Ну ладно, не сердись и приезжай когда-нибудь.
Уже далеко видятся шалаши. Люди точками движутся в траве к копнам.
…После грозы и ливня дни шли сухие, с легкими ветрами, а ночи росные, прохладные. Наметилась вершина лета; к травам подбиралась старость, листва на березах стала не так свежа и зелена, и по скошенному зашелковилась отава.
Прошло больше двух недель, как уехал Митя. Грусть о друге улеглась в Саидке. Он много работал, спал четыре-пять часов в сутки и был бодр и подвижен.
Вечерами, отбив косы и поправив ручные грабли и вилы. Салим Батырыч тихо, с перерывами для отдышки рассказывал о далеком прошлом.
Всхрапывание во тьме лошадей, испуганный вскрик птицы, косматые мягкие звезды, которые на невидимом горизонте касаются метелок трав и камышей, — все уводит мысль к временам мечей и стрел, и только приглушенный шум автомобиля с далекого проселка утверждает в сегодняшнем дне.
