Когда я кончила читать, передо мной стояла тарелка с жареной картошкой и стакан крепкого чая. Катя делала вид, что ест.
Я улыбнулась, закрыла ее дневник и сказала:
— «Прошлое» твое позволяет тебе переписываться с Сорокой.
— А как мне ему все объяснить?
— Никак. Захочешь поделиться — поговоришь при встрече. Заочно отношения не выясняют.
Катя быстро проглотила несколько стружек картошки и снова застыла с вилкой.
— Ну, а вообще… — и замялась.
— А вообще тебя дома мало пороли, — сказала я. — В общем, ты нарушила свой принцип…
— Какой?
— Оказалось, что любая мещанка, сыграв на твоем самолюбии, может втянуть тебя в самую пошлую компанию.
Слезы Кати закапали в картошку, и она прошептала.
— Больше такого не будет, вот увидите…
И хотя голос ее был тусклый, невыразительный, я ей поверила.
После ее ухода я долго не могла сосредоточиться на плане подготовки урока. Правильно ли я отнеслась к ее откровенности?
Но я не умела читать ученикам нравоучения, даже с самыми «благими» намерениями. Катя ведь случайно попала в эту отвратительную компанию и прекрасно поняла, на краю какой трясины чудом не оступилась.
И раздумывая над этим, я впервые посочувствовала ее родителям: трудно воспитывать шестнадцатилетнюю девочку… Особенно с таким неровным характером, как у Кати.
В то же время вся эта история — во многом их вина, их нежелание и неумение стать на точку зрения собственного ребенка, попытаться посмотреть на мир ее глазами. — Но вот почему им так трудно понять друг друга? Ведь и родители были юными, и они, вероятно, метались, раздумывали, всматривались в жизнь, и они спорили, не подчинялись старшим… Как же потом они все забыли? Почему считали, что они непогрешимы, а дочь всегда несмышленыш?
Я вспомнила отрывки из катиного дневника, рассказов, сочинений. Разве мало внимания уделяли ей мать и отец, разве она сама не старалась завоевать их уважения?
И как же легко могла произойти трагедия в этой благополучной интеллигентной семье…
Рассказ Кати Змойро «В больнице»
На третий день после моей операции привезли новую больную, девочку лет одиннадцати. Она спросила, когда ее укладывали на койку:
— А это очень больно, когда режут?
Все засмеялись, а тетя Даша начала закусывать. До смерти эта старуха любила поесть, приговаривая:
— Ох, лихо-перелихо! Ни два, ни полтора, ни балалайка! Своей бы кулебячки с лучком, с рыбкой…
Мы притихли, приближалось время посетителей. Нюра срочно мазала губы, тетя Даша возилась со своими баночками и кулечками, а я сметала крошки с тумбочки: мама даже в больнице требовала от меня аккуратности.
Раньше всех появлялся дед тети Даши, сухой старичок с чапаевскими усами и в огромной мохнатой шапке. Когда ему влетало за нее, он помаргивал и смешно извинялся.
— Да босая она у меня, голова-то, мерзнет, проклятущая, что с ней делать-то будешь.
У них была уйма детей, внуков, родственников, и тетя Даша требовала, чтоб о ее болезни всем сообщили. Они часто приходили и занимали всю палату, но мы терпели. Уж очень она была счастливая после их нашествия, хоть и приговаривала:
— Ни спокою, ни тишины от них, вы уж простите глупых, но разве им закажешь…
С появлением деда Нюра обычно начинала вздыхать, вертеться.
— Что-й-то мой запаздывает…
И тут, печатая шаг, входил большой цыганистый дядька, четким жестом ставил стул у ее койки и, нагнувшись, четко целовал ее в середину губ.
— Дети здоровы, нарушений нет! — а потом начинал выгружать кульки и банки из разбухшего портфеля.
Но теперь раньше них в палату заглянула худенькая и бледная девочка и, щурясь, начала:
— Простите, не в вашей ли палате…
— Мама! — заорала новенькая Галя, — а я еще не резанная!
Они обнялись и стали хихикать и шептаться, как сестры.
И в этот вечер в нашей палате появился Володя.
— Добрый день! Я — брат милосердия, дежурю у вас два раза в неделю, — голос этого парня в белом халате и белой шапочке был удивительно домашний.
— Как дела? Все идут на поправку?
Выбритый, загорелый, он стал обходить палату, заглядывая в наши температурные листки.
Нюра тут же заговорила льстивым голосом, величая его «доктором», но он объяснил, что еще не доктор, а лишь студент пятого курса. Потом за него уцепилась и тетя Даша. А он сказал, видя склад продуктов на ее тумбочке:
