Далекое солнце усаживалось на кайму горных пиков, и вершины уже протянули острые тени, покрывшие поля и город. Но в окно будет светить еще долго, так была построена царская башня — напротив широкой долины, взрезавшей далекие скалы.
— Те, кто вернется… Кто выживет…
— Да, царь. Жизнь — не детские игрушки.
Царю стало вдруг душно в застегнутой на множество самоцветных пуговиц шелковой рубашке. Он, двигая шеей и удерживаясь, чтоб не рвануть воротник, поднялся и подошел к брату. Оперся на широкий подоконник и, отодвигая Беслаи локтем, выглянул в вечерний бронзовый свет.
Чашей, полной жизни, лежала перед ними долина. От подножия башни дворцовые хоромы мешались с купами деревьев, откуда прыскали в золотое небо стайки птиц. Дальше ажурная ограда белого камня отделяла дворец от городских кварталов. На сторожевых площадках стояли, опираясь на копья, стражники в парадных кафтанах и высоких парчовых шапках — отсюда они казались детскими игрушками. И до самой городской стены веселые домики, белые улицы, башенки и купола, кроны деревьев. Дальше, теряясь в дымке, расстелены по склонам холмов ухоженные поля, разделенные лентами дорог. Зеленые — с кукурузой, желтые — с пшеницей, синие — с лавандовыми кустами, желтые — с сурепкой и горчицей, красные — с амарантом. И там, где солнце уваливалось в расщелину меж скалистых отрогов, светлым золотом блистали снега перевала. Царь Ашик знал — можно пройти по царской башне, выглядывая в каждое окно и увидеть ту же картину. Мирное счастье богатой страны, не знающей горестей и невзгод. Он вдохнул свежий вечерний воздух и прикрыл глаза, невольно улыбнувшись: так близко мелькнул перед лицом стриж, торопясь нахватать летающих насекомых, а потом устроиться на ночь в гнезде, одном из сотен гнезд под окнами и балконами башни. Злость на брата прошла. Что он, странник, бродяга, выбравший себе странную судьбу… Разве был он тут, когда Ашик вместе с учеными проектировал систему каналов для дальних полей? Или когда решал, как быть с регулярным войском и распределял доходы с земель землепашцев? Разве Беслаи не спал ночь за ночью, удерживая в непрерывной работе сложный механизм государства? Нет, он скитался, топтал безлюдные леса изношенными сапогами, пил горстью из безымянного ручья, ел полусырое мясо убитых зверей. Не ему давать советы — царю. Но он брат. И они любят друг друга. А советников у Ашика предостаточно, тех, что всегда были рядом — верных и знающих.
— Беслаи, брат, мы с тобой вместе росли и делили хлеб поровну. Наши матери были для обоих родными, мне иногда попадало от мамы Марьям, а тебя за ухо трепала мама Эрин. Но после наши пути разошлись — так всегда поступает с людьми жизнь. Я не готов принять твой совет. Но я по-прежнему люблю тебя и все, что говорил, не беру обратно. Ты можешь стать моим советником, я завтра объявлю о том на заседании царской палаты. Будешь жить во дворце, и сам выберешь себе покои. А ее, — он указал рукой на штору, за которой в полумраке теплился огонек лампы в тонких руках, — ее зовут Ханним, как этот прекрасный виноград. И она готова родить тебе первенца.
— Ашик, я…
— Довольно. Не забывай, кто из нас царь. Я сказал свое слово. Пойдем, продолжим пир.
Он хлопнул в ладоши, и девушки, держа в руках бронзовые лампы, тихо ступая, пошли вдоль стены, ставя каждая свою мерцающую ношу — на стол, на полку, в высокую нишу с гранеными зеркалами, на подоконник. В покоях стало светлее и все засверкало дымными цветными гранями: бокалы, витые ручки подносов, натертые глянцевые бока яблок, золотое шитье гобеленов на стенах и подушках. Ашик приложил руку ко лбу и, кивнув брату, вышел, метнув по плитам тяжелый подол халата.
Беслаи стоял, а за ним, в распахнутое окно вместе с ночной свежестью лилась темнота, проколотая дальними огоньками.
Он не вернулся на праздник.
А утром крики огласили сонный еще дворец. Царь выгнал наложниц и мрачнее тучи сидел, наскоро запахнув шелковый ночной кафтан на голой груди, выслушивая доклад начальника стражи.
Молочный брат царя, странник Беслаи ушел, исчез и вместе с ним исчез младший, любимый сын Ашика — десятилетний Тер.
