Внутренность шатра, не такого большого и богатого, как у великого хана, но тоже просторного и богато украшенного коврами, с развешенным по стенам оружием и щитами, была к тому же согрета пылающим в центре небольшим очагом.
Очаг светился алыми жаркими углями, по которым временами пробегало пламя. Его одинокие языки время от времени вскидывались над краями очажка.
На подушках возле огня, удобно расположившись, сидели с чашками в руках приближённый великого хана Карим-мурза и Эрих фон Раут.
Рыцарь снял плащ и шлем, но остался в кольчуге. Карим не спеша наполнял чашки из большой кожаной фляги. Тонкая струйка, льющаяся из горлышка, была белая, будто снег. Эрих, взяв одну из чашек, с видимым удовольствием отхлебнул напиток раз, потом ещё.
Карим-мурза улыбнулся в широкие усы:
– Сколько вас, рыцарей, приезжает в Орду по разным делам, а никто кумыса не любит. И ты не любишь его, Фараут. Но пьёшь, да так, что кажется, будто тебе нравится. Как так научился притворяться?
Эрих, не отрываясь от чаши, поднял глаза на хозяина шатра. Неспешно вытер губы тыльной стороной ладони и произнёс на почти чистом татарском языке:
– Я же посол, Карим-мурза. Много лет уже с посольствами езжу. На Русь, в Литву, к вам вот, в Орду. Посол – это человек, которому должно нравиться чужое, не то он вольно-невольно выкажет неуважение к хозяину. И кто после этого станет с ним о чём-то договариваться? Тут не до того, что ты на самом деле любишь. Нужно всё принимать, что тебя окружает, не обижаться, если что-то не такое, как то, к чему ты привык. Даже если твоё имя произносят совсем не так, как оно звучит. Ты вот знаешь, что я – Эрих фон Раут. И это совсем нетрудно произнести. А ты зовёшь меня Фараут – тебе просто так больше нравится. Да? Думаешь, я обижаюсь? Ничуть! Потому что, так надо – принимать то, что тебя окружает там, куда ты послан с посольством.
– Ты хорошо умеешь скрывать свои чувства! – проговорил Карим-мурза.
– Особенно скрывать их в нашем с тобой случае не приходится. Ты не вынужден делать ничего такого, что бы меня оскорбляло или заставляло опасаться. Ну а что до кумыса, то, если уж хочешь знать, к нему я как раз привык и в самом деле нахожу его вкусным.
И Эрих ещё раз сделал большой глоток белого напитка.
Татарин тоже отпил из своей чашки и вновь растянул усы в улыбке:
– Ну а всё же: к чему ты не привык, Фараут?
Немец тихонько засмеялся:
– А вот об этом говорить не полагается!
– Даже мне? Да что ты! Со мной же ты разговариваешь не как посол, да? Ты мне деньги платишь, чтобы я тебе рассказывал, как, кто и что говорит при великом хане. Я тебе продаю ханские секреты. Головой рискую. А ты что-то держишь в секрете от меня?
Эрих покачал головой:
– Но мне-то никто не платит за то, чтобы я рассказывал о том, какую люблю еду и какое питьё. Но ты ведь не о кумысе хотел меня спросить, Карим-мурза, так? Тебе интересно, отчего я вдруг уехал, а потом вернулся в Орду?
– Интересно. Ты так просто ничего не делаешь.
Немец слегка нахмурился, потом проговорил:
– Неужели ты, знающий здесь всё и про всех, не знаешь, что могло меня заставить ускакать, не дождавшись приёма у хана, а потом вернуться, не страшась, что вдруг да он звал меня за это время, хватился и впал в гнев: как это посол уехал, не будучи принят? На это ведь нужна была серьёзная причина, да? Как думаешь?
Татарин допил свой кумыс и снова потянулся за флягой.
– Думаю, случилось что-то особенное, Фараут. Ты – смелый воин, но почём зря никогда не рискуешь. Так в чём дело?
Эрих наклонился к Кариму и совсем тихо произнёс:
– В опасности мой друг. Мне надо понять, откуда эта опасность исходит. И ты поможешь мне в этом, Карим-мурза.
Заметив, что татарин смутился, фон Раут так же тихо добавил:
– За твою помощь я заплачу больше, чем ты получил от меня за все эти годы. Мне нужно знать, кто затеял отравить князя Александра.
