Некоторое время он сидел в задумчивости, потом произнёс:
– Отца Дамиана я видел в последний раз почти двенадцать лет назад. Тогда я уже давно был православным и ни от кого этого не скрывал. Жил в Литве. Меня позвал туда литовский князь Миндовг. Он в то время как раз расстался со своим язычеством, принял православие и очень хотел союза с князем Александром. Зная, что я его друг, пригласил к себе на службу. Правда, я у него долго не продержался: Миндовг очень скоро опять стал союзничать с Ливонским орденом и в конце концов принял католичество.
Сава рассмеялся:
– Миндовг этот из церкви в церковь шарахался, так что не упомнишь, когда он кем и был-то. С кем выгодно казалось, с тем и объединялся. В последнее время – снова с нами. Думали уж вместе с Александром идти против ливонцев, но поссорился Миндовг и со своей роднёй – убили его. Может, кстати, и хорошо, что вместе походом не пошли: а ну как он бы вновь на другую сторону переметнулся? Хотя князь ему верил!
– Я тоже верил, – кивнул Эрих. – Ни в смелости, ни в уме ему было не отказать. Вот он меня и отправил двенадцать лет назад послом к папе римскому. Ему донесли, что папа тоже ищет союза с Русью и хочет иметь своим союзником Александра… И я, опять же, готов был поверить в это: в отличие от Григория Девятого, папа Иннокентий Четвёртый старался казаться миролюбивым, спокойным и чаще искал согласия, а не войны. Если б это и в самом деле было так! Но я говорю всё это лишь к тому, что, пожалуй, всё же не верю в виновность отца Дамиана. Плести свои интриги и строить планы, как и кого использовать, он может ещё долго. И едва ли для осуществления его планов была бы выгодна гибель князя Александра. Ему, как ныне большинству европейцев, хотелось бы постоянства – надёжной власти там и здесь.
– Значит, не Дамиан? – Сава в упор смотрел на друга. – Уверен?
Эрих колебался лишь секунду. Потом сказал:
– Да, я уверен. И знаешь, почему ещё? Не стал бы Дамиан, купив яд у итальянца, потом его убивать. Он ещё не однажды появится в Орде, и отравитель мог бы ему вновь пригодиться. Конечно, мог быть риск, что лекарь выдаст покупателя своего зелья, но едва ли. И потом: итальянец умер до того, как мы с тобой вернулись в Орду. Значит, до поры не было опасности, что кто-то, такой вот настойчивый, как мы, раскроет тайну отравления князя. Нет-нет, покупатель яда убил лекаря просто для того, чтобы быть вне всякой опасности. И ещё потому, что его главная цель оказалась достигнута.
Сава сделался мрачнее тучи.
– Эрих! – выдохнул он. – Но… если это тот, на кого только и остаётся думать, то ведь он ни за что не признается. Ни за что!
Немец вдруг широко улыбнулся:
– А вот это – посмотрим. У иудеев есть несколько слабых местечек. Одно из них – любовь ко всяческим дешёвым сценам, как в итальянском балагане. Надо только придумать, как лучше на этом сыграть. И кажется, я придумал.
Спустя полчаса Эрих показался в проёме добротного, дорогого шатра, принадлежавшего шпиону Манасии. Немец стоял, скрестив на груди руки, и, не переставая улыбаться, смотрел в лицо хазарину. Тот расплылся в ответной улыбке:
– Я знаю, посол, что ты говорил с китайцем Гау. Для чего тебе медленный яд, я тоже знаю.
– Значит, знаешь и то, что сам яд мне не нужен.
– Знаю. Ты ищешь того, кто отравил твоего друга, русского князя.
Эрих остался невозмутим:
– Я знаю, кто это сделал. Ты.
Хазарин всё так же изображал улыбку, оскалив жёлтые зубы:
– Даже будь это так, германец, ты никому этого не докажешь! Хочешь кумыса? Я знаю, ты его любишь. Другие европейцы не любят, а ты-таки пьёшь с удовольствием. Не бойся, я выпью с тобой.
Эрих кивнул, удобно уселся на подушки и, приняв из рук волхва чашку, принялся пить, даже не дождавшись, пока Манасия сделает первый глоток.
– Я знаю, что это сделал ты, – продолжал немец. – Потому, что это вам, хазарам, нужно, чтобы Русь воевала и с Европой, и с Ордой. Вам нужно, чтобы мира не было ни на нашей, ни на Русской земле. Ни папе римскому, ни хану Менгу не нужно воевать всегда и со всеми – ни одно государство этого не выдержит. А у вас нет государства!
