Помолвка и бракосочетание Грейс Келли явились первым событием в современной истории, породившим журналистскую истерию (число репортеров составляло чудовищную диспропорцию с числом и значимостью фактов, о которых предстояло вести репортаж), в результате чего семье Келли пришлось взять на себя ответственность за последствия. Проведя в плавании всего два дня, Грейс и ее родные начали получать от друзей телеграммы, в которых сообщалось о том, как уныло и без всякого энтузиазма повествуют некоторые из американских газет о жизни на борту судна. Не обошлось даже без пересудов о якобы имевших место семейных разногласиях — основанных, кстати, на довольно метком наблюдении, что представители старшего и младшего поколений предпочитали проводить время на разных палубах. Газеты также не упустили возможности съязвить, что, мол, часть судна закрыта для посторонних, чтобы обеспечить Грейс уединение и покой.
Джек Келли созвал «военный совет». Было решено, что в оставшиеся дни Грейс будет уделять немного эксклюзивного времени каждому из репортеров, а кроме того, пассажирам было рекомендовано вежливо держать себя с представителями прессы, чтобы те тоже почувствовали себя частицей большой семьи. Морсену Хаджинсу, представителю пресс-службы МГМ, вменялось в обязанность координировать порядок интервью и фотосеансов. Судно плыло дальше, и репортажи с борта «Конституции» становились все более дружелюбными и позитивными. Однако большая часть журналистского воинства — около двух тысяч вооруженных «лейками» и блокнотами репортеров со всего света — уже поджидала прибытия судна в Монако. Правда, бессмысленно было рассчитывать, что Грейс даст эксклюзивное интервью каждому из них. Когда «Конституция» прошла Гибралтар и повернула на север — к берегам Франции, в плавучем лагере наступило некоторое отрезвление. «Американский» океан остался позади. Средиземноморье было вотчиной Ренье. И неизведанное уже стучало в дверь.
На протяжении всего веселого вояжа Грейс ежедневно закрывалась по несколько часов у себя в каюте, перечитывая письма, перебирая счета и другие бумаги, а также писала личные послания всем, кто устроил в ее честь вечеринку или же прислал подарок. Ей хотелось до прибытия в Монако привести в порядок все, что осталось от ее старой жизни, и именно таким было ее настроение в последнюю ночь на борту лайнера. Она отменила обед в общем зале (ведь в Монако ей предстояли еще десятки подобных мероприятий). Вместо этого она распорядилась, чтобы еду ей подали в каюту, и, уединившись там на час с Беттиной Томпсон, своей первой соседкой по комнате в «Барбизонке», всплакнув, предалась воспоминаниям о старых деньках.
Когда в каюту случайно заглянула Джуди Кантер, она застала обеих подруг с опухшими от слез глазами. Глаза Грейс были словно подернуты поволокой, а взгляд — слегка отсутствующим, «направленным не на что-то конкретное, а просто вовнутрь». Все почему-то молчали. Будущая княгиня пыталась успокоиться. Ведь это ее последняя ночь на корабле. И по мере того, как Грейс стряхивала с себя суету путешествия, Джуди Кантер начинала осознавать, что одновременно подруга медленно, но верно собирается с силой духа, той внутренней силой, что еще не раз понадобится ей в новой жизни.
Глава 18
Заморская принцесса
Около десяти часов утра 12 апреля 1956 года гул двигателей «Конституции» зазвучал на новой ноте. Путешествие длиной в четыре тысячи миль подходило к концу. Над морем висел мутноватый серый туман, и сквозь его дымку неясно проглядывали белоснежные фасады монакских вилл. Якорь полетел в воду, и «Конституция» слегка накренилась к причалу, а все ее пассажиры и команда дружно высыпали на палубы. Ровно в пол-одиннадцатого утра из гавани вынырнуло небольшое белое судно — старинная княжеская яхта — и решительно направилось навстречу «Конституции». Его Светлейшее Высочество князь Ренье прибыл за своей невестой.
Грейс выглядела потрясающе. На ней было длинное элегантное пальто из темного шелка и круглая белая шляпка из накрахмаленного муслина, бросавшая ей на лицо загадочную тень и чем-то напоминавшая головной убор рикши. Именно эта злосчастная шляпка моментально стала предметом нападок прессы. Репортеры жаловались, что, мол-де, из-за ее полей невозможно разглядеть лицо невесты. Однако сама Грейс серьезно отнеслась к своей новой роли. Теперь ей полагалось выглядеть слегка смущенной и даже по-восточному недоступной. Прошла та пора, когда ее называли «милой Мисс Голливуд». Теперь она превратилась в заморскую принцессу, новую служанку и мать этой разросшейся рыбацкой деревушки. Грейс не зря была ревностной католичкой: это привило ей вкус к ритуалам и символам. И поэтому, хотя мисс Келли и улыбалась, в Монако она вступила скромно потупив взор.
