— Я уверен, ваше величество.
Вацлав всегда распознавал симптомы приступов императорской хандры. Сперва никакого сна, сплошная неугомонность. Днем и ночью для него на полную мощь должен был играть оркестр в полном составе. Надрывно голосили камерные певцы. Туано Арбо. Якоб Гандль Галлус. Тильман Сусато. Привести Пуччи. Послать за поваром. Новую одежду. Затем, вконец изнуренный, Рудольф начинал двигаться медленнее, проводить больше времени со своими коллекциями, всякий раз снова рассказывая, как его любимую картину — «Гирлянду роз» Дюрера — везли через Альпы, передавая из рук в руки, словно эстафетную палочку. Какая бы неприятность ни случилась, императору казалась, что справиться с ней выше его сил. Дружелюбный рык Петаки означал, что лев хочет откусить ему голову. Посол, не поклонившийся достаточно низко, был слишком груб. Числа становились слишком сложны для подсчета, налоги проходили неоцененными. Окончательная усталость от жизни по утрам приковывала Рудольфа к постели, а наступление ночи бросало его в судорожные рыдания.
— Порой, Вацлав, я просто недоумеваю, в чем тут смысл. Зачем жить еще один день, не говоря уж о вечности?
— Порой, ваше величество, все мы так себя чувствуем.
— Да? И ты тоже? И что ты тогда делаешь?
Вацлав не привык ни отвечать на подобные вопросы, ни делиться собственным душевным состоянием.
— Ну, у меня есть семья, ваше величество, и у меня есть работа, — ему пришлось изобразить смех. — Порой я сажусь в лодку и гребу по реке, пока не устану.
Именно так он поступил, когда умерла его маленькая дочь. Тогда Вацлав выгреб на самую середину реки Влтавы. По одну сторону оказался замок и стекольный завод, пивоварня, большая водяная мельница на острове Кампа, а по другую — Старе Место, шпили костела девы Марии перед Тыном, Вышеград. Вацлав перестал грести, опустил голову и заплакал. Его жена осталась дома, готовя хлеба, чтобы отнести их к большим печам пекарни. Каждая буханка была подсолена ее обильными слезами. Мать Вацлава, чтобы успокоиться, обычно яростно подметала комнату, орудуя метлой как оружием против отчаяния.
— Грести веслами? — на миг император было оживился, но буквально через секунду снова впал в уныние. — У меня должен быть еще один запасной план, если алхимики не справятся, верно?
— Как только они создадут эликсир, вы сможете отправиться в путешествие, ваше величество.
— И остановиться в каком-нибудь неуютном замке со сквозняками и сыростью — так, Вацлав?
— И отправиться на охоту. Соколиную.
— На охоту? — мрачно переспросил император. — Соколиную?
Это был даже не вопрос.
— А потом устроить роскошный пир. Пригласить всех друзей.
— У меня аж колики в желудке от одной этой мысли. Каких друзей?
— Вы с Петакой скоро будете отмечать ваш день рождения.
Рудольф родился восемнадцатого июля тысяча пятьсот пятьдесят второго года, Петака — восемнадцатого июля тысяча пятьсот девяностого. Браге, придворный астролог, предсказал, что когда умрет лев, умрет и император. Пока что, старательно осматриваемый придворными лекарями, надменный зверь рисковал заполучить от силы приступ подагры.
— Петака не кусает меня только потому, что я его кормлю.
— И никогда не забывайте, как вы богаты, ваше величество. Земля засеяна пшеницей, хмелем, ячменем, овсом и рожью, леса полны древесины и дичи, реки кишат всевозможной рыбой, серебряные рудники и алмазные копи…
Текущие государственные дела в последнее время пребывали в прискорбном небрежении. На иностранных лазутчиков просто не обращали внимания. День за днем империя, балансирующая на грани войны с турками, в самом своем центре если не гнила, то определенно кисла от протестантского недовольства.
— Кто богат, тот и платит, — продолжал стонать император.
— Вы только подумайте о великолепии вашего двора.
— У турецкого султана при дворе четыре тысячи человек.
— И о вашей красоте.
— Моя красота не принесла мне ничего хорошего. Единственная женщина, которую я любил, меня не любила, а теперь уже умерла.
Император, слишком обезумевший для вранья, невольно открыл правду.
— Анна Мария, ваше величество?
— Она не в счет.
