— Что ты здесь делаешь?
Он показал на свою корзину.
— А, ты тоже грибы собираешь. Сейчас самая пора, правда?
Он сел рядом с ней.
Рохель не отодвинулась, но и не стала смотреть в его сторону. Она говорила так, словно обращалась к небесам.
— Йосель, я хотела тебе сказать… я просто не знаю, что тогда на меня нашло… — Рохель покачала головой. — Нет, знаю. Я поняла это по разным рассказам — про Йакова и Рохель, Давида и Вирсавию… Я допускаю страстную любовь Бога к миру, человека к Богу, мужчины к женщине. Я дрожу, когда все это говорю, когда вообще говорю хоть что-то. Пойми, Йосель, я так отвыкла слышать собственный голос. Ты единственный, кто позволяет мне говорить. Понимаешь?
Йосель кивнул.
— С тобой мне не так одиноко.
Он затронул самую потаенную ее сущность. Йосель снова кивнул.
— Благодаря твоей немоте ты кажешься более живым, чем все остальные, — Рохель с трудом удавалось найти нужные слова. — На самом мне не следует все это говорить. Да я и не знаю, что сказать. Какой сегодня удивительный день, верно? Небеса такие голубые. Как море, которого я, правда, никогда не видела, но очень бы хотела увидеть, прежде чем умру. Ты изменил мою жизнь, Йосель, и я не могу думать об этом как о грехе. Я смею сказать, что ты страшно меня волнуешь, но ты не мой муж. Кроме того, есть кое-что еще, о чем тебе следует знать.
На самом деле в этот момент Рохели больше всего на свете хотелось коснуться Йоселя. С другой стороны, ей было так радостно, что у нее есть такой добрый муж — Зеев. Пока она в тот первый день не увидела, как Йосель идет по дороге, замужество было для Рохели свободой. Женившись на ней, Зеев дал ей шанс обрести детей и почет. Без всего этого, умри вдруг Рохель, ее бы тут же забыли. Зеев обеспечил ей еду и крышу над головой, спас от несчастий жизни… и все же именно Йосель вызывал у Рохели желание жить дальше…
Мизинцем Йосель слегка коснулся ее бока. Легчайшим из прикосновений, и Рохель даже не была уверена, что его почувствовала, но, несмотря на дневное тепло, ее вдруг охватила дрожь.
— Пожалуйста, не надо…
Теперь у нее была еще одна причина, чтобы жить, — куда более весомая, чем Йосель.
Он пустил в ход еще один палец.
— Я должна тебе кое о чем сказать.
Три пальца.
— Нет, ты не должен. Я здесь с дочерьми раввина.
Вся ладонь Йоселя коснулась ее бока. Закрыв глаза, Рохель застонала.
— Они где-то поблизости…
Рохель села и огляделась. Женщин нигде не было видно, а город лежал где-то далеко внизу, словно игрушечный. Она слышала, как один за другим начинают звонить церковные колокола. Тогда Рохель повернулась к Йоселю и положила ладони ему на щеки. Голем не спускал с нее пристального взгляда.
— Йосель… — Рохель закрыла глаза, не в силах его видеть. — Дорогой мой Йосель, я так слаба.
Он положил огромную ладонь ей на плечо и погладил ее руку.
— Как мне совладать с собой? Что я могу поделать?
Йосель положил другую ладонь на другое плечо Рохели и отвел большой палец, касаясь им ее ключицы, нежной как веточка.
— Боже милостивый…
Желание переполнило Рохель.
— Идем за мной, — прошептала она, беря Йоселя за руку и повлекла еще глубже в лес, уверенно двигаясь по молочно-липкой траве и золотарнику, голубым люпинам, через кусты дикой розы и сплетения виноградной лозы. Быстро и решительно, поднимая юбку, чтобы не зацепиться за шипы, Рохель вела Йоселя в глубь леса, где царила тенистая прохлада. Вскоре они оказались там, где деревья росли совсем близко друг к другу, а кусты были так густы, что кругом было почти черно. Пробивая себе дорогу сквозь плотную зелень, Рохель стремилась все дальше, через подлесок, ломая мелкие веточки. Наконец они добрались до такого места, где ветви деревьев переплетались, образуя нечто вроде пещеры. Кругом царила полная тишина, если не считать козодоя, время от времени испускавшего жалобный крик.
— Здесь, — сказала Рохель, утягивая Йоселя вниз и заползая в полость под густыми зарослями ежевики.
Йосель сумел с хрустом забраться туда и лечь рядом с ней. Рохель стянула с себя головной платок и задрала юбки. Йосель старался не слишком на нее налегать, ибо боялся ее раздавить. Входя в нее, он еще больше боялся причинить боль, но ее тело плотно его облегло, а ее влагалище, подобно идеальной бархатной сумочке, вобрало в себя его детородный орган.
