Когда рабби, Зеев и голем покинули замок, небо потемнело от тяжелых свинцовых туч. Люди, молча кутаясь в плащи, разбегались по домам, чтобы закрывать ставни, записать двери, загонять животных в стойла. А наверху, в замке, камины едва ли не доверху завалили поленьями. Были зажжены факелы.
— Как насчет славного горячего вина с пряностями, ваше величество? — голос Вацлава был сладок, как патока.
— Не возражаю, отличная мысль.
Пятясь задом, Вацлав покинул гостиную и побежал к винным погребам… однако по пути заглянул и в апартаменты Анны Марии. Вернулся он в сопровождении слуг, которые внесли серебряную чашу с вином и набор бокалов.
— Вот это жизнь, — проворковал император.
— Возможно, но секрета бессмертия евреи не знают, — Киракос одним глотком опорожнил один бокал и тут же наполнил второй. Он испытывал смутное раздражение.
— Если они не знают секрета, их просто перебьют, Киракос, а если знают… после того как они мне его раскроют, их опять-таки убьют или позволят покончить с собой.
— Они не станут совершать самоубийство, — задумчиво произнес Киракос. — Прага — не Масада. Эти евреи — не зилоты и даже не итальянские евреи времен крестовых походов.
Император не знал, что такое Масада. Кажется, какая-то крепость на холме в древнем Израиле, где евреи держали осаду римлян, а потом поубивали друг друга, чтобы не попасть в плен? Рудольфа интересовала только та часть истории, которая помогла бы ему пополнить коллекцию диковин.
— Осмелюсь предложить тост, — сказал Вацлав в самой середине этого жуткого рассуждения. — За здоровье и бессмертие вашего величества.
— Руди, любовь моя!.. — и, весело хихикая и пританцовывая, вбежала в гостиную Анна Мария.
— Сегодня не твоя ночь, Анна Мария, — отозвался император, смущенный ее внезапным появлением.
— Ну-у, Ру-уди, не будь же таким букой! — императорская любовница надула губки. Волосы ее были убраны отборными жемчугами, а лицо накрашено, как у английской королевы — бледное как смерть с ярко-красными губами. В таком виде Анна Мария сильно смахивала на куклу. Такой ее император терпеть не мог.
— Предлагаю еще один тост, — подключился Кеплер. — За Империю.
— Я не желаю слишком долго ждать, — сказал император после третьего тоста. — Моя евреечка меня ждет не дождется. Она по уши в меня влюбилась, я сразу это понял.
Анна Мария недовольно поджала алые губки.
Йосель, Зеев и рабби Ливо, прижимаясь поближе друг к другу, чтобы защититься от надвигающейся бури, добрались до Карлова моста. Влтава разлилась, ее пенные волны бросались на берег, разбиваясь о набережную.
— Вацлав — человек слова, Зеев. Не волнуйся, — рассеянно успокаивал Зеева раввин.
— Но рабби, что, если… то есть, как я тогда буду жить?
— Жизнь продолжается, — рабби Ливо был слишком погружен в собственные мысли, чтобы следить за словами.
— Если только вы не мертвы, рабби.
Его слова заставили раввина опомниться.
— Прости меня, Зеев… — высокая волна разбилась о край моста, окатив их брызгами. — Как я мог говорить столь беспечно?
«Перл права», — подумал раввин, подбирая полы своего одеяния: вода заливала мост. Порой он проявляет такое безразличие к судьбе своих ближних! Снова он тревожится об общине как таковой, а тем временем Зеев, живой человек, идет рядом с ними, потрясенный и расстроенный.
— И ты тоже прости меня, Йосель. Пожалуйста, прости меня за то, что я считал тебя меньше того, что ты есть. Я люблю тебя. Я люблю вас обоих.
Нельзя сказать, что Йоселя это тронуло. Йосель бен Ливо, который мог написать свое имя на бумаге, был тем же самым Йоселем, который подметал полы и стирал одежду. Разве один больше заслуживал отцовской любви, чем другой?
Ветер, набирая силу, бросал в прохожих кусочками дерева, которыми подпирали уличные лотки, и разным мусором, валяющимся дороге. Йосель выступил вперед, чтобы заслонять своих спутников.
— Это один из моих великих недостатков, порожденный самонадеянностью. Я недооцениваю людей, — продолжал раввин. — Один из множества. Мне отчаянно требуется развивать в себе смирение. Еще так много уроков мне необходимо усвоить. Я должен…
