Довольно долго мы напряженно следили, как, по мере нашего продвижения, сокращается расстояние, разделявшее нас. Приблизившись, он заговорил.
«Я расскажу вам нечто, отчего вы умрете со смеху. Не могу больше держать это при себе. Но сперва — предыстория».
Я не пытаюсь передать рассказ в его манере, со всеми горестными отступлениями и безысходностью неистовых самобичеваний, поскольку нет нужды погружать моих читателей в ту атмосферу печали, которая, казалось, преследовала его повсюду.
Он был вхож в некий клуб в Вест-Энде — клуб респектабельный, но для дельцов не самого крупного уровня, видимо, где-то в Сити: его завсегдатаями были страховые агенты, специалисты, в основном, но пожарам, по страхованию жизни и авто, одним словом, мелкие коммивояжеры.
Так вот, однажды вечером, окончив игру, за карточным столом компания этих агентов, забыв на мгновение о своих энциклопедиях и сверхпрочных автомобильных покрышках, заспорила о личных добродетелях, и крошечный человечек с нафабренными усами, морщась от слишком кислого вина, увлеченно похвалялся своей воздержанностью. В этот момент наш мрачный рассказчик, подстегнутый хвастовством остальных, при свете двух дрожащих свеч, облокотившись на зеленое сукно, не без смущения поведал собравшимся о своей необычной добродетели.
Все женщины для него одинаково уродливы.
Притихшие внезапно хвастуны поднялись со своих мест и отправились домой почивать, оставив нашего героя, как он полагал, наедине с его беспримерным достоинством. Однако когда все удалились, из мягкого кресла в глубине залы поднялся и приблизился к нашему рассказчику еще один член клуба, — человек, о профессии которого можно было только догадываться.
— Вы обладаете превосходной добродетелью, — начал незнакомец.
— Но не знаю, как ею воспользоваться, — ответил наш бедный приятель.
— Тогда не сомневаюсь, вы не станете торговаться, — сказал незнакомец.
Что-то в его манерах или наружности заставило автора нашего мрачного сюжета почувствовать свою ущербность, повлекшую за собой острый приступ нерешительности, ибо его разум склонился в присутствии превосходящего его разума, подобно тому, как жители Востока склоняются перед сильнейшим; а впрочем, возможно, его просто разморило от вина. Как бы то ни было, он лишь пробормотал «о, да» вместо того, чтобы оспорить это безумное заявление. А незнакомец проследовал в комнату, где стоял телефон.
— Думаю, вас устроит цена, которую назначит моя фирма, — сказал он и без дальнейших церемоний при помощи кусачек перерезал кусок провода между телефоном и трубкой. Старый слуга, приглядывавший за клубом, шаркая ногами, прибирался в другой комнате.
— Что вы делаете? — спросил наш приятель.
— Следуйте за мной, — сказал в ответ незнакомец. Они прошли по коридору вглубь здания, и там незнакомец высунулся из окна и прикрепил обрезки провода к громоотводу. Рассказчик не сомневался, что это был именно громоотвод — полоска меди, шириной в полдюйма или шире, свисающая с крыши до самой земли.
— Ад, — произнес незнакомец в телефон: затем замер ненадолго с трубкой, высунувшись из окна. Затем наш приятель услышал, как незнакомец несколько раз описал его злосчастную добродетель в трубку, перемежая свою речь «да» и «нет».
— Они предлагают вам взамен три анекдота, — сказал незнакомец, — которые заставят любого, услышавшего их, просто умереть со смеху.
Думаю, нашему приятелю все это порядком надоело, он уже хотел домой, поэтому сказал, что не хочет никаких анекдотов.
— Вашу добродетель оценили крайне высоко, — заявил незнакомец.
И тут наш приятель заколебался, ему казалось, что, высоко оценив товар, ему должны были предложить более высокую плату.
— Ну ладно, — произнес он.
Странный документ, который агент извлек из кармана, выглядел примерно следующим образом:
«Я, имярек, принимая во внимание тот факт, что три новых анекдота, полученных мною от мистера Монтегю-Монтегю, далее именуемого „агент“, на самом деле обладают всеми приписываемыми им качествами, действительно передаю вышеозначенному агенту, уступаю и отказываюсь от каких бы то ни было официальных признаний, выгоды, привилегий или наград в свою пользу Отныне и Навсегда по поводу нижеописанной добродетели, а именно что все женщины для меня одинаково уродливы».
