Ветерок подымался и нашептывал что-то там и сям, он становился все прохладнее, и я уж собрался спуститься с холма, как вдруг услышал голос сзади, произносящий: «Берегись, берегись».
И голос этот показался мне просто частицей вечера, так что я вначале даже не обернулся; он был похож на голоса, которые мы слышим во сне и полагаем частью сновидения. А слово монотонно повторялось, по-французски.
Обернувшись, я увидел старика с охотничьим рогом. У него была белая борода поразительной длины, и он неустанно медленно повторял: «Берегись, берегись». Очевидно, он только что спустился с башни, около которой сейчас стоял, хотя никаких шагов я не слышал. Я, разумеется, удивился, что человек подкрался ко мне в такой час и в столь пустынном месте, но почти мгновенно понял, что это был дух, и все в нем — и его чудной рог, и его длинная белая борода, и бесшумные его шаги — показалось мне столь подобающим к этому часу и месту, что я заговорил с ним, как говорят с приятным попутчиком в поезде, который спрашивает вас, не возражаете ли вы, если он откроет окно.
Я спросил его, чего следует опасаться.
— Чего следует опасаться городу, — сказал он, — как не сарацин?>{27}
— Сарацин? — переспросил я.
— Да, сарацин, сарацин, — ответил он и угрожающе взмахнул рогом.
— А кто вы? — спросил я.
— Я? Я — дух башни, — ответил он.
Когда я спросил его, как ему удалось стать столь похожим на человека и столь отличным от материальной башни за его спиной, он поведал мне, что жизни всех дозорных башни, когда-либо державших рог, составили ее дух.
— Понадобилась сотня жизней, — сказал он. — А в последнее время никто не берет в руки рог, и люди забросили башню. Когда стены разрушены, сарацины и приходят. Так всегда было.
— Сарацины уже не придут, — сказал я.
Но он глядел сквозь меня, и, казалось, не слышал.
— Они сбегут по этим холмам, — сказал он, указывая на юг, — из лесов, когда придет ночь, и я затрублю в свой рог. Люди из города снова взойдут на башню; но бойницы в очень плохом состоянии.
— В наши дни мы никогда не слышим о сарацинах, — возразил я.
— Слышать о сарацинах! — сказал старый дух. — Слышать о сарацинах! Однажды ночью они прокрадутся из леса, в своих длинных белых одеждах, и я затрублю в мой рог. Это первое, что кто-либо когда-либо слышал о сарацинах.
— Я хочу сказать, — пояснил я, — что они больше не придут. Они не могут явиться, и люди теперь боятся совершенно других вещей.
Я подумал, что старый дух успокоится, если узнает, что сарацины больше не вернутся.
Но он сказал: «В мире больше нечего бояться, кроме сарацин. Все остальное не имеет значения. Как могут люди бояться других вещей?»
Тогда я пояснил, что пришла пора ему уйти на покой, и рассказал, что вся Европа, и особенно Франция, создает ужасные машины для войны, и на суше и на море; и что у сарацин нет таких ужасных машин и для суши и для моря, и что они никоим образом не смогут пересечь Средиземное море или избежать поражения на побережье, даже если они вздумают сюда явиться. Я сослался на европейские железные дороги, которые могут перемещать армии денно и нощно быстрее, чем скачут лошади. И когда я, как мог, изложил это все, он ответил: «Со временем все эти вещи канут в Лету, и тогда сюда все равно явятся сарацины».
И тогда я сказал: «Ни во Франции, ни в Испании не было сарацин уже более четырехсот лет».
И он ответил: «Сарацины! Вы не знаете их коварства. Это всегда было их коньком. Они затаиваются на время, даже не так, — на долгое время, а затем однажды приходят».
И, поглядывая на юг, но не в силах различить что-либо из-за надвигающегося тумана, он молча двинулся к своей башне и поднялся вверх по ее обвалившимся ступеням.
