О Повелитель Дней, твой дворец встанет на линии, которая делит мир на Север и Юг и, словно ширма, разделяет времена года. На северной стороне летом твои одетые в шелк стражи будут вышагивать вдоль ослепительно сияющих стен, в то время как на Юге будут нести службу твои копьеносцы в мехах. Но в полуденный час того дня, что в самой середине года, твой главный визирь спустится со своего высокого места в срединный двор, а за ним последуют трубачи, и в самый полдень он издаст громкий крик, и трубачи примутся трубить, а копьеносцы в мехах направятся к Северу, и одетые в шелк стражи займут их место на Юге, и все ласточки поднимутся в небо и полетят за ними. И только в твоих срединных дворах ничто не изменится, потому что они будут располагаться вдоль границы, которая разделяет времена года и отгораживает Север от Юга, и твои просторные сады будут лежать вдоль нее же.
И весна всегда будет в твоих садах, поскольку весна соседствует с летом, и осень будет окрашивать твои сады, поскольку краски осени всегда блещут у порога зимы, а сами сады окажутся между зимой и летом. И ветви деревьев будут гнуться под тяжестью созревших плодов и будут покрыты весенними цветами.
Да, я вижу твой дворец, потому что мы умеем видеть то, что будет; я вижу его сверкающую белизной стену в разгар лета, и ящериц, неподвижно распластавшихся на солнце, и людей, которые прилегли днем отдохнуть, и порхающих бабочек, и птиц с радужным оперением, охотящихся за удивительными мотыльками, и в отдалении лес, где цветут роскошные орхидеи, а над ними в солнечных лучах танцуют переливающиеся всеми красками насекомые. Я вижу стену с противоположной стороны дворца: снег засыпает отверстия бойниц, сосульки украсили их ледяными зубцами, сильный ветер дует с полей и воет в бойницах, он вздымает поземку выше контрфорсов. Те, кто смотрит из окон с той стороны твоего дворца, видят низко летящих диких гусей и всех зимующих птиц, стаи которых гонит пронзительный ветер, а тучи над ними темно-серые, потому что там сейчас разгар зимы. А на другой стороне в твоих садах журчат фонтаны, и струи воды падают на мрамор, нагретый солнечными лучами.
Таким, о Повелитель Дней, будет твой дворец, и называться он будет Эрлатдрон, Чудо Света; твоя мудрость велит твоим строителям возвести его тотчас же, и тогда всем станет видно то, что сейчас видят только поэты, и пророчество будет исполнено.
И когда поэт умолк, заговорил Султан, а все кругом слушали его, склонив головы:
— Не стоит моим строителям возводить этот дворец, Эрлатдрон, Чудо Света, ибо слушая тебя, мы уже насладились всей его прелестью.
И поэт покинул двор Султана и принялся воображать что-то совсем другое.
В подземелье, в сырой пещере под Белгрейв-сквер из стен сочилась вода. Но разве это могло хоть что-то значить для чародея? Ведь ему нужно было тайное убежище, а не сухое. Здесь он размышлял над ходом событий, управлял судьбами и приготовлял волшебные зелья.
Последние несколько лет ему мешал спокойно размышлять шум автобуса; его острый слух тревожил грохот, подобный далекому гулу землетрясения — это поезд в туннеле спешил к Слоун-стрит, а уж в то, что, судя по рассказам, творилось в мире над его головой, поистине было невозможно поверить.
И вот однажды вечером, там, в своих сырых покоях, покуривая смрадную трубку, он решил, что Лондон просуществовал достаточно, что он со своей цивилизацией перешел все границы. И потому чародей решил разрушить город.
Тогда он подозвал своего верного ученика из дальнего угла пещеры и сказал: «Принеси мне сердце той жабы, что живет в Аравии у подножия гор Вифании».>{25} Ученик, оставив в одиночестве мрачного старика с чудовищной трубкой, выскользнул из пещеры через потайную дверь. Куда он направился и каким путем вернулся, могли бы сказать только цыгане; но через год он снова появился в пещере, потихоньку войдя через люк, и застал старика курящим трубку. Ученик принес в шкатулке из чистого золота крохотный кусочек тронутой гнилью плоти.
— Что это? — прохрипел старик.
— Это, — ответил ученик, — сердце той жабы, что некогда жила в Аравии у подножия гор Вифании.
