Эта выдержанная как вино история созрела в те далекие дни, когда молочники носили бобровые шапки; ее происхождение было окутано тайной во времена, когда в моде были буфы, и еще в годы правления Стюартов люди спрашивали друг друга (и только молочники знали причину), почему молочник вздрагивает, когда приходит рассвет. Из одной лишь зависти к истории молочников Гильдия пороховщиков сочинила свою сказку, которую ее члены тоже рассказывают по вечерам. Называется она «Почему пес лает, заслышав шаги булочника», и поскольку ее знают почти все, Гильдия пороховщиков считает свою историю знаменитой. Но ей не достает таинственности, она не такая древняя, она не подкреплена классическими аллюзиями, не напичкана секретными знаниями и, становясь предметом праздной болтовни, оказывается в итоге такой же заурядной, как «Война эльфов» Гильдии поставщиков телятины и «Сказка о единороге и розе» Гильдии извозчиков.
В отличие от этих новейших сказок, — а так же многих других, которые рассказывают два последних века, — таинственная история молочников продолжает жить, столь полная цитат из известнейших писателей, пересыпанная множеством туманных намеков, столь глубоко окрашенная человеческим опытом и насыщенная мудростью всех времен, что те, кто, толкуя намек за намеком и вылавливая скрытые цитаты, слушают ее в Холле молочников, утрачивают праздное любопытство и забывают спросить, почему все-таки молочник вздрагивает, когда приходит рассвет.
И ты, о мой читатель, не поддавайся любопытству. Подумай о том, сколь многое и многих оно погубило. Неужто ради удовлетворения своей прихоти ты готов сорвать покров тайны с Холла молочников и опозорить древнюю Гильдию? Стали бы молочники рассказывать ее и дальше, как рассказывали на протяжении последних четырехсот лет, если б была она известна всему миру, если бы превратилась во что-то расхожее, заурядное? Нет, скорее бы молчание воцарилось в их Холле — молчание и всеобщее сожаление о старинной сказке и канувших в небытие зимних вечерах. Но даже если бы любопытство и могло служить достаточно веской причиной, все равно здесь не место и не время рассказывать эту Историю, ибо единственное подходящее для этого место — это Холл молочников, а единственное подходящее время — зимний вечер, когда в камине жарко пылают толстые поленья, когда выпито немало вина и ряды ярко горящих свечей уходят в полумрак, в темноту и тайну, что сгущается в дальнем конце зала; только тогда, если б был ты одним из членов Гильдии, а я — одним из пяти старшин, я встал бы со своего кресла у очага и рассказал тебе, не опустив ни одной из поэтических аллегорий, позаимствованных у прошедших веков, ту историю, что является достоянием всех молочников. И длинные свечи горели бы все слабее, и оплывали, превращаясь в лужицы воска в своих чашечках, и сквозняки из дальнего конца зала задували бы все сильнее, пока вслед за ними не пришли тени, но я продолжал бы удерживать твое внимание этой драгоценной историей отнюдь не благодаря собственному красноречию, а благодаря ее блеску и очарованию тех времен, из которых она дошла до нас. И когда одна за другой свечи, затрепетав, погасли бы все до одной; когда при зловещем свете мигающих красных искр лицо соседа показалось бы каждому молочнику пугающим и жутким, тогда бы ты понял — а сейчас тебе этого не постичь — почему молочник вздрагивает, когда приходит рассвет.
ЗЛОВЕЩАЯ СТАРУХА В ЧЕРНОМ
Зловещая старуха в черном быстро шла по улице мясных лавок.
Тут же на высоких потрескавшихся фронтонах распахнулись окошки, откуда высунулись головы: вот она! А потом зазвучали встревоженные голоса — это через окна переговаривались соседи из домов рядом и напротив. Почему она в поношенном черном платье, расшитом блестками и стеклярусом? Что вынудило ее выйти из своего вселяющего страх жилища? Отчего она так спешила?
Они следили за маленькой тощей фигуркой в раздуваемом ветром потрепанном черном одеянии, которая торопливо проследовала по вымощенной булыжником улице к высоким городским воротам. Выйдя из них, она сразу же повернула направо и скрылась из вида. Тогда они высыпали на улицу и, собравшись небольшими группками, принялись обсуждать случившееся; тут главенствовали старейшие. О том, что все видели, разговоров не шло — то, несомненно, была она, — толковали, чего теперь ждать, только это всех волновало.
