На войне никто никому не может дать гарантий личной безопасности. Почему так неприятно читать о последних днях обороны Севастополя в сорок втором? Все уже ясно, город удержать не удалось, командование отбыло на Кавказ, а кому-то приказано – оставаться, биться до последнего, в буквальном смысле, солдата и патрона, потому что права на плен тоже нет.
То же самое – идея камикадзе. Наша мораль ее отрицает. Почему? Вроде бы летчики сорок первого года были такими же камикадзе, готовыми на гибель, на таран, на подвиг Гастелло, и никто почти из них не дожил до победы. Неужели все дело как раз в этом «почти»?
Если бы погибающие сейчас на западе дивизии имели нормальные шансы через положенное время отойти на переформирование, на отдых, получить подкрепления, потом снова воевать – все их жертвы выглядели бы совсем иначе. Но возможности вывести их сейчас из боя не было. Им нужно любой ценой продержаться еще минимум месяц. А для скольких такая необходимость означает верную смерть?
В общем, известная страсть российского интеллигента к рефлексиям не миновала Новикова и здесь. Он даже подумал, что главное преимущество Сталина и ему подобных в том и заключается, что на пути к достижению цели – неважно, какой, – они свободны от расслабляющей способности войти в чье-то положение, ощутить чужую боль, задуматься: а вдруг кто-то другой прав не меньше, чем ты? Как без такой способности лидеру? Ибо если он будет исходить из чувств, обычных для нормальных людей, то как сможет принимать решения, гибельные для отдельно взятых личностей, но необходимые для чего-то высшего?
Жаль только, что невозможно четко определить, с какого поста и с какого момента человек получает право мыслить и поступать как лидер. А ну как он вообразит, что ему уже все можно, а на самом деле – еще нельзя?
В старое время проще было, там такие права давались в силу происхождения.
Но то, что Новиков на своем посту имел возможность сейчас не только руководить воюющей стороной, но вдобавок и рефлектировать таким образом, – это уже был хороший признак. Это свидетельствовало, во-первых, о том, что все идет по плану, а во-вторых, что он остается самим собой, натура Сталина не имеет власти над личностью Новикова.
«Телексная связь по СТ-35. Минск, Марков, Сталину лично. Прошу к аппарату.
– Сталин здесь, да, слушаю вас.
– Здесь товарищ Марков. Товарищ Сталин, обстановка крайне обострилась. Непрерывные атаки значительно превосходящего противника. Войска держатся только силой воли. Резервы практически исчерпаны. Прошу оказать помощь минимум тремя армиями из глубины.
– Товарищ Марков, вы хорошо знаете обстановку, наши возможности. Не поддавайтесь влиянию момента. Больше выдержки. Удерживайте фронт наличными силами. Ближайшую неделю помощи оказать не можем. Сталин.
– Товарищ Сталин, ответственно заявляю: фронт может рухнуть. Держаться нечем. Наметился разрыв фронта непосредственно в районе Минска. У орудий прогорают стволы. Настоятельно прошу помощи.
– Марков, окажем поддержку авиацией, назовите цели. Отдам приказ соседям усилить нажим противника с флангов. Изыскивайте резервы. Напоминаю, в аналогичной обстановке под Смоленском Тимошенко держался. У вас до сих пор преимущество плюс четыре армии. Не паникуйте.
– Товарищ Сталин, на самом деле все гораздо хуже, чем кажется сразу. Я утверждаю с полной ответственностью. Если фронт посыплется, будет труднее. Введу в бой последний резерв – дивизию Ямщикова, а так, как хотите.
– Марков, Ямщикова не трогайте, он нужен для другого, удерживайте фронт еще трое суток, почаще вспоминайте, что было, что будет».
Берестин оборвал ленту с аппарата, еще раз перечитал. Конечно, Андрею там проще. Он видит только листы карты с красными и синими обозначениями. Дужки, стрелки и прочее. По ним легко планировать грядущие победы. И не так отчетливо осознаешь, что кроется за каждой стрелкой. Вот провел он сейчас по глянцевой бумаге хорошо отточенным карандашом «Делегатский», и через несколько часов сколькими еще потоками крови, пачками похоронок его жест обернется…
Линия фронта на карте почти зримо дрожит от чудовищного напряжения. Как перетянутая тетива.
