Берестин представил эту сцену и рассмеялся.
– Знаешь, командарм, я, наверное, все анекдоты постепенно в дело введу, пусть потом разбираются, где причина и где следствие… – отвлекся на мгновение от повествования Новиков. Машина проезжала мимо Курского вокзала, по тускло освещенной площади, и был он совсем не похож на тот, что стоит здесь в конце века, но до боли знаком по временам ранней юности. Андрей впервые уезжал с этого вокзала на юг с родителями в шестьдесят первом году, году XXII съезда, когда Сталин лежал еще в мавзолее, и он видел его там, а сейчас – носит ту самую оболочку, что лежала под хрустальным колпаком… Было в этом нечто настолько запредельное, что Новиков передернул плечами.
– Послушай, вождь, – прервал его мысли Берестин, – может, выпишешь, пока не поздно, контейнер сигарет из Штатов? А то война начнется, так и будем до начала ленд-лиза на папиросах сидеть, а у меня от них язык щиплет…
Видели бы товарищи по лагерю, с кем комкор Марков катается по Москве в одной машине и что при этом говорит.
И настолько сильным был всплеск эмоций Маркова, что и Берестин почувствовал острое желание, чтобы все, с кем он вместе сидел, и все другие во всех лагерях, сколько их есть, как можно быстрее вернулись обратно – не только потому, что они нужны, а просто из пронзительного сочувствия к ним.
– Андрей, нужно завтра же подписать указ об исключении из кодекса пятьдесят восьмой статьи и полной амнистии всех, кто по ней сидит.
– Думал я уже… Сразу вряд ли выйдет. Надо поэтапно. Сначала высший состав, через пару недель остальных военных, потом гражданских… Иначе у нас дороги захлебнутся. А по ним войска возить. Так слушай дальше…
Машина завершила круг по кольцу и рванула по прямой в сторону кунцевской дачи.
– Посмотрел я дела, – продолжал Новиков, – и решил, что лучше Маркова не найти. Из тех, кто остался. Сталин на него тогда еще виды имел, отчего и в звании повысил, когда других к стенке ставил. Но передумал. Даже не передумал, как мне сейчас кажется, а тень сомнения высказал. Ежовской братии того оказалось достаточно, и сомнения подкрепили, и материальчик наскребли. И поехал Сергей Петрович совсем в другие места.
– Вот так и делалось? – поразился Берестин. – Я все же считал, что какая-то логика во всем этом была…
– Поначалу – да! Первые заходы мой И.В. действительно долго обдумывал, просчитывал… К Тухачевскому у него «претензии» еще с польской кампании были. Другие тоже мешали спокойно жить и править, претендовали на право «свое суждение иметь». А уж дальше понеслось… Как бог на душу положит. Иногда по принципу «нам умные не надобны», иногда вообще черт знает. Старался я разобраться в его побуждениях, но получается слабо.
Новиков замолчал, по-сталински пыхнул трубкой раз, другой, однако дым проходил через мундштук слабо и был неприятно резок. Он раздраженно бросил ее в пепельницу.
– Нет, но объяснил, что все это было? Переворот? – Берестину отчего-то важнее всего казалось сейчас услышать из сталинских уст правду или, вернее, его собственную трактовку того, что он совершил со страной, с народом, да и со всем миром…
– Да, переворот. Как же иначе? Уничтожение системы государственной власти, разгром партии, физическое уничтожение ЦКК, Верховного Совета, аппарата управления… Пиночет какой-нибудь в тысячи раз меньше людей и структур ликвидировал, а сомнения ни у кого его акция не вызвала. А всего-то делов, что Сталин старую фразеологию оставил. А детали… Я кое-что набрасываю сейчас для памяти, однако много еще не понимаю. Столько крови и грязи, что просто оторопь берет… Боюсь, и в наше время этого не расскажешь.
Андрей замолчал, а Берестин подумал, что не к месту завел разговор, который тяжело дается Новикову, несмотря на его всегдашнее хладнокровие и легкость характера. А может, это сталинское подсознание бунтует, не хочет тайнами делиться?
– Однако я тебе про Берию недосказал… Значит, после обеда все разъехались, он остался. Мы еще поговорили на разные практические темы. Я еще решения окончательного не принял, а Сталин мне уже подсказывает, как такие вещи делаются. Личности-то у него нет, а навыки остались, и, раз я задачу себе задаю, его подкорка мне тут же автоматический ответ… Вышел я в кабинет, позвонил куда следует. А мы с ним в столовой сидели. «Давай, – говорю, – Лаврентий, выпьем еще понемногу. «Хванчкара» больно удачная попалась. Кто знает, когда еще попробовать придется». Чутье у него, конечно, звериное. Опять же опыт. А поскольку голова у него только в одну сторону работать способна, начинает он мне закидывать, какая обстановка тяжелая, враг, мол, не дремлет. Есть, говорит, у него материал еще на одну большую группу военных – Смушкевич, Штерн и так далее, он уже начал меры принимать, через неделю-другую все будет в порядке.
