– Получите, товарищ командарм второго ранга. – На стол из конверта выскользнули два ордена Красного Знамени, петлицы с четырьмя ромбами, удостоверение личности в сафьяновой обложке и толстые пачки денег. – Ордена ваши, петлицы и удостоверение новые, денежное довольствие – за шесть месяцев. Остальное, за весь срок, получите позже в кассе наркомата.
Марков взял в руки ордена, машинально глянул на номера. Действительно, ордена те же, что арестовавший его чекист попытался сорвать с гимнастерки, не сумел, и Маркову пришлось тогда самому дрожащими руками отвинчивать тугие гайки.
– Но здесь ошибка, – кивнул он на петлицы. – Я комкор.
– Нет, все правильно, звание командарма было вам присвоено… – И секретарь назвал дату, мельком глянув в удостоверение.
«Через два дня после ареста», – отметил Марков. Значит, по одной линии его арестовывали, везли в тюремном вагоне, а по другой все шло заведенным порядком. И этот указ о присвоении одного из высших в армии званий подшили в дело и не отменили после приговора… Это его почему-то потрясло сильнее, чем все остальное. Он чуть было не выматерился вслух.
– Сейчас вас отвезут в гостиницу «Москва». Отдыхайте. Но каждый день, начиная с восемнадцати часов, прошу быть на месте. Вам могут позвонить.
…Марков бесцельно ходил по большому, двухкомнатному номеру, окнами и балконом на Манежную площадь, обставленному карельской березой, с коврами и бархатом портьер, и не знал, что ему делать. Больше всего ему хотелось прямо сейчас выйти на улицу и ходить, ходить по улицам, до утра, без цели и без конвоя, но что-то – может быть, слишком внезапный переход к свободе – мешало это сделать.
Внезапно в номер стремительно, без стука вошел Погорелов, обнял его и срывающимся голосом выговорил, глотая слезы:
– Живы, Серега, живы, ты понимаешь, мать его так и этак, и не просто живы, в строю снова…
– Ты был у него? – спросил Марков глупо и только тут увидел, что на гимнастерке Погорелова привинчены ордена Ленина, Красного Знамени и Красной Звезды и петлицы вновь искрятся эмалью трех ромбов.
– Был! Поговорили по душам. Как с отцом родным… – Какие-то нотки в окрепшем голосе комкора Погорелова намекали на то, что разговор мог быть и не таким мирным, как с Марковым. В гражданскую Погорелов участвовал в обороне Царицына и знал Сталина лично. – О многом говорили… О тебе спрашивал. Прав ты, война скоро. Он сказал – всех, кто еще жив, на днях вернут.
– А обо мне что?!
– Мнение спрашивал. Правду ли говорил Уборевич, что ты из молодых самый талантливый стратег?
– Ну? Уборевича вспомнил? – Лицо Маркова передернула судорога ярости.
– Я тебе говорю. Спокойно так, будто он у него час назад был…
Тут Марков не сдержался и все-таки выругался. При Погорелове можно было.
– Спросил, потянешь ли ты Генштаб… Я сказал, что ты и на главкома годишься. На фоне тех, кто остался. Тимошенко нашего, Кулика – маршала…
– Ты что? Обратно захотел? – У Маркова похолодели щеки.
– А! Ни хрена не будет… Я по тону понял. Нет, я так не могу… – Погорелов снял трубку телефона. – Ресторан? Ужин в номер. На двоих. Что значит поздно? Ничего не поздно! Управитесь. Коньяк, водка, боржом, икра, словом, все, что найдете. Все, я сказал. И побыстрее. – Он бросил трубку. – Вот сейчас, дружок мой дорогой, сядем, как люди, выпьем, поговорим.
Очевидно, ресторанщики получили еще какое-то указание, кроме команды Погорелова, потому что, невзирая на второй час ночи, буквально через десять минут на столе уже стояли и коньяк «Двин», и «Московская», три бутылки боржоми со льда, икра черная и красная в хрустальных розетках, балык, маринованные грибки, селедка…
– Сказка! Сон в майскую ночь. – Марков проглотил слюну.
Официанты вышли, пообещав минут через двадцать подать горячее. Погорелов торопливо налил в фужеры водку. Отрывисто чокнулся с Марковым, рука у него дрожала так, что он придержал ее левой.
– Давай… Пять лет, ты представляешь, пять лет… – Он хотел сказать еще что-то – не получилось, шумно вздохнул и выпил залпом.
Самым трудным оказалось заставить себя есть спокойно, не спеша и не озираясь по сторонам.
