– Конечно. Представь, как бы на все это гоголевские старосветские помещики реагировали или купцы из пьес Островского.
– Ну и что купцы? – вдруг завелся Алексей. – Мало ли как их там Островский обрисовал! А те самые купцы, имей в виду, и Калифорнию с Аляской завоевывали, и Афанасий Никитин, тоже купец, сам знаешь куда ходил. Не нужно зря на людей клепать.
– Что это вдруг? Сам вроде не из купцов происходишь?
– Ну и что? Снобизма не нужно. Может, девяносто процентов галактического населения еще и не то видели, а мы из своего захолустья попали в чуть более населенные места и уже вообразили, что достигли вершин немыслимого. А все это, быть может, просто невинная игра в крысу, как говаривал тот же Остап Ибрагимович, по другому, впрочем, поводу…
Я с ним согласился. Нельзя жить и делать свое дело, если воспринимать действительность как невероятность. Что есть, то и есть. Достаточно того, что мы сознаем уникальность текущего момента в рамках нашего опыта и стараемся соответствовать.
И вот тут, среди нашей глубокомысленной беседы о текущем моменте, произошло то самое, что окончательно уводит сюжет моего повествования за всякие пределы соцреализма в его ждановской трактовке, ну, помните: «…не о том, что есть, а о том, что должно быть».
Слов у меня, чтобы все описать, разумеется, нет. А если попросту – в одну из секунд нашего перекура я перестал осознавать себя как личность. Но даже в таком бессознательном состоянии мне было очень, пардон, хреново. Как если бы… ну, скажем, броситься с гранатой под гусеницы танка, граната не взрывается, и тебя долго и больно гусеницы перемешивают с грунтом. А потом все кончилось, в глазах посветлело, и я осознал себя внутри белого шарового объема, довольно значительного, хотя и неопределенного, потому что стены его не выглядели твердыми, а словно из кучевых облаков вылеплены, и я внутри сферы. Никаких неприятных или болезненных ощущений у меня не осталось, чувствовал я себя свежим и бодрым, но и обалдевшим, признаюсь.
И сразу у меня внутри головы возник голос. Именно внутри, я четко понимал, что слышу его отнюдь не ушами. Какая-то есть хитрость в физиологии, позволяющая это определить. Наверно, так бывает у шизофреников. Я их понимаю. Дословно услышанного я сейчас не восстановлю, потому как подозреваю, что и не было никакого «дословно», я сразу получил весь пакет информации и только потом развернул его в некую последовательность.
Короче, мы оказались в плену, или, скажем так, в гостях у тех самых соплеменников Ирины, которые гонялись-гонялись за нами и наконец достали. Впрочем, претензий к нам ни за историю с агентами, ни за танковое сражение предъявлено не было. Все происшедшее было расценено ими как недоразумение, тем более что бронеходы – всего лишь автоматические устройства. А нам предлагался дружеский контакт и переговоры по взаимно интересующим нас вопросам.
Я в принципе не возражал, но сразу же поставил условие: воссоединить нас с Берестиным и переговоры проводить в привычной для нас обстановке и традиционным способом. Через некий провал в сознании я очутился в весьма пристойном помещении, похожем на большой гостиничный номер. На диване, обтянутом золотистым велюром, сидел Берестин и смотрел на меня без всякого удивления. Обменявшись мнениями, мы установили, что с ним беседа велась по той же программе.
Мы тщательно осмотрели помещение и убедились, что подлинность вещей и предметов стопроцентная. Как правило, нормальный человек может принять сон за реальность, но никогда не примет реальность за сон, поэтому нам пришлось поверить в действительность происходящего.
Я тут же вспомнил историю Воронцова. Сходство прослеживалось. Хотя бы в смысле того, что ему для контакта тоже сымитировали роскошный земной интерьерчик. Правда, у нас дверь из комнаты не открывалась, и за окном клубилась белая муть, смотреть на которую было неприятно.
Тут входная дверь открылась, и перед нами возникла царственная дама – иначе не скажешь, даже при всем моем отвращении к высокопарности и изысканности слога. На вид было ей около тридцати пяти, чуть ближе к сорока. Укутанная, обернутая (Бабель бы сказал – завороченная) в подобие индийского сари, атласно-муаровое, черно-красно-золотое, шуршащее и переливающееся, при движении то облегающее и подчеркивающее формы тела, то скрывающее все, развязывающее руки воображению…
