Скучно в Городе… скучно и неуютно как-то… Может, если б она не видела, как живут дети в Большом Городе, если б она не ездила в Сочи с волшебными пёстрыми клумбами и нарядными отдыхающими, может, тогда в Городе и ей было бы очень хорошо?
Правда, ещё совсем недавно жизнь Аделаиды была несколько разнообразней. Это разнообразие само по себе её не развлекало, но в дни этого разнообразия она выходила из дому и шла по городу, а это было целым путешествием. Её отдали «на пианино». Мама купила его на деньги, которые, как она сказала, ей заплатили, когда она «сидела дома, потому, что скоро должна была пойти к врачу, чтоб появилась ты», то есть – Аделаида. В общем: не успела Аделаида родиться, а мама уже знала, что её дочь всенепременно будет заниматься «музыкой», а точнее – играть на «роялэ», или «фортепиано».
Как приятно, – говорила мама во время просветительных бесед с Аделаидой, – когда собирается интеллигентное, культурное общество! Кто-то играет на фортепиано, кто-то поёт. А иногда сам играет, сам поёт! Когда вырастешь и обязательно будешь учиться в институте, соберутся твои друзья-студенты, знакомые, а ты сядешь, сыграешь что-нибудь и споёшь! Все будут вокруг тебя сидеть и слушать.
Аделаида видела, как играют на пианино по телевизору. Они раскачивались взад и вперёд, выгибали спину, плавно поднимали кисти. Представляя со стороны саму себя за инструментом, она почти пугалась этой картины. Толстая, немного сутулая девочка за роялем в обтягивающем длинном платье до пола, и от того, что оно ей маленькое и жмёт, все складки на животе и спины торчат и всем это видно! Когда стоишь, складок как будто меньше, а вот когда сидишь… Но это была только половина! Ведь, как мечтала мама, она ещё должна петь!
Аделаида могла совершать то, что считала пением, когда играла во дворе с Кощейкой. Не петь, а в пол голоса подвывать. Голос после операции на гландах остался хрипловатым и совсем не мелодичным. Она то басила, то пускала петуха, то срывалась на фальцет. Со слухом тоже было не очень. Точнее, она и сама слышала, что фальшивит, но спеть правильно не могла. Да и незачем было! Кощейке страшно нравилось, как они вдвоём поют, закрыв от удовольствия глаза и упиваясь звуками собственных голосов, и у Кощейки не было никаких претензий! В такие минуты они обе были счастливы, если даже и фальшивили безбожно. Только одно дело – когда они с Кощейкой, и совсем другое – какие-то непонятные «студенты» и какие-то «знакомые»! Когда Аделаида волновалась – она неимоверно потела. На лбу и под носом выступала роса, а платье подмышками противно липло и менялось в цвете. Ну зачем перед фортепьяно сидеть потной и петь для кого-то шепеляво и противно?! Тем более, если ты сама этого абсолютно не хочешь!
Мама очень радовалась – когда Аделаида разучивала дома «музыкальный урок» – совершенно без мотива этюды и тем более гаммы. Она иногда даже останавливалась в комнате, как бы заслушавшись на Аделаидину игру, и лицо у неё становилось таким трогательно-задумчивым, как если б она сидела в зале консерватории. Если к ним домой иногда забредали случайные гости, Аделаиду принципиально сажали за пианино, и тогда безвинные гости в нагрузку к чаю внимали её божественной игре.
Аделаида ходила два раза в неделю на занятия по музыке во Дворец Культуры Металлургов. Именно эта дорога и была самым классным моментом из всего занятия. Замечательная, милая, добрая Алина Карловна, из «поволжских немцев», то есть не «фашистка», а просто «немка» старалась вложить в неё всё, что могла. Оказывается – как ни странно, не все немцы были фашистами! Хотя в кино это было одно и то же. Она подходила к ней сзади, клала руки на плечи и старалась раскачивать её в такт музыке.
Раз-и-и-и… два-и-и-и… три-и-и-и… четыре-и-и-и… раз-и-и-и… два-и-и-и… – напевала Алина Карловна чистым, как колокольчик, голосом. И становилось так тепло и хорошо от этого «и-и-и…» и нежных рук Алины Карловны с белыми тонкими пальцами, так хорошо, что снова совсем не хотелось идти домой. Алина Карловна была единственной немкой, которую Аделаида не хотела убить. Аделаида всё равно не могла раскачиваться, сидя на стуле! Она торчала, как каменный истукан, как гранитная глыба, противостоя натиску Алины Карловны. Алина Карловна так хотела, так старалась привить ей любовь к высокому искусству, к Глинке, Баху, Чайковскому! Да, да, да! Аделаида их уже любила! Очень любила, почти как саму Алину Карловну, но только на нотном листе, или по радио, или на концерте, не в своём исполнении! Пару раз она честно пыталась признаться маме, что ну никак не чувствует себя маленьким Моцартом, пишущим музыку с трёх лет. Мама искренне удивлялась. Как это? Если был уже один такой – Моцарт, значит, «постарайся хорошо, поработай над собой, тогда сможешь и ты! Будешь вторым Моцартом!». «Без труда, – говорила при этом мама, – не вынешь рыбку из пруда!» Иногда она говорила «выудишь». То так, то этак.
