Он целует ее молча, жадно, хищно, как дикарь. Грубо и больно, как-то примитивно ласкает ее плечи, грудь, ее колени, одним взмахом своего слепого и могучего желания разрушая все, что разделяло их еще вчера, еще сейчас… Что за дело темной силе, руководящей его поведением, до того, что неделю назад он не знал о существовании этой девушки? Она создана для него. Он это понял с первой минуты. Не для этой ли встречи он жил, как аскет, почти два года? Не для этой ли первой любви он берег свою душу?
Маня ошеломлена, подавлена. Бессильно лежит она головой на его плече, закрыв глаза. Ее руки Упали на колени беспомощные, розовыми ладонями вверх.
Она не этого ждала. Не этого хотела. Она смята этими бурными, грубыми, незнакомыми ей ласками… Что-то бессильно кричит и протестует в ее душе. Разве это нужно? Сейчас? Так скоро…
Он берет ее, как добычу, в охапку и идет в лес. Она. как рабыня, повинуется его желанию.
Она покорна и бесстрастна сама. Ей кажется, что он уничтожить ее хочет в своих объятиях. Что это Даже не любовь, а какая-то слепая ненависть. Но пусть! Если он даже задушит ее, она не двинет пальцем, чтоб помешать ему.
Стемнело…
Он приходит в себя. Молча подает ей руку и ведет на дорогу.
Она ждет… Она трепетно ждет его первых слов. Но молчание длится долго. Так бесконечно долго. И сердце у Мани почти не бьется. Как холодно! Боже, как холодно! Она дрожит.
Вдруг он роняет вожжи и обнимает ее за плечи. «Наконец-то!..» — кричит ее душа. Она прячет лицо на его груди. Горячие слезы ее бегут, как весенний дождь. Крупные такие. У нее нет стыда и раскаяния. В глубокой нежности потонули протесты. Он ей дорог и близок, как будто она знала его десятки лет.
— Marie… Marie… — шепчет он и целует ее горячее лицо, ее мокрые веки. — Простите меня! Я не знаю, как это случилось… Не презирайте меня! Мне стыдно за себя…
— Нет… Нет!.. Молчите! — вырывается у нее горячий крик. И она кладет пальцы на его губы.
Он целует их… Еще… Еще… Бессознательно кусает. Его кровь еще бурлит. Он не насытил своего мучительного желания. Ах, если б презреть все! И еще один час пробыть вдвоем. Но уже ночь плывет. Их ждут.
Он берет ее голову в обе руки и целует ее губы. Кусает их больно, так что кровь выступает на них. И Маня вскрикивает с мученьем.
— Ах, простите! Я теряю голову.
— Ничего… Это ничего! — коротко говорит она. И гладит его по руке. А в глазах ее дрожат слезы. У ворот усадьбы шарабан останавливается. Нелидов молча, как-то поспешно целует руку Мани.
Он угас совсем. Он холоден. Он даже не обещает вернуться завтра.
Она долго слушает стук колес по дороге…
Конечно, это хорошо, что он уехал. Разве возможно после таких минут ужинать, вести банальные разговоры? Если б только одно ласковое слово! И не это чуждое вы… Если б один только робкий поцелуй… Нежный… как целовали ее Штейнбах и Ян.
Белая фигура Сони выплывает внезапно из тьмы.
— Маня… Ты? А мы-то ждем. Ты никак… О чем ты плачешь? Милая…
Обхватив шею подруги, Маня рыдает на ее груди. Рыдает так страстно, как богач, которого ограбили в сладком сне. И который проснулся нищим.
— Маня, — ночью говорит Соня, подымаясь на постели. — Ты плачешь опять? Не притворяйся! Почему ты не хочешь открыть мне свою душу?
Босиком она переходит комнату, откидывает простыню и ложится рядом.
Тело Мани до сих пор горит, как в лихорадке. И болит. Но душа ее болит еще сильнее. Смятение гонит сон, хотя она так измучена. Так жаждет покоя…
С благодарностью она обвивает рукой шею Сони, прижимается к ее лицу и плачет громко. С наслаждением плачет. И теперь ей легче.
— Манечка… Что было между вами? Скажи… Скажи…
— Все, Соня!.. Все…
Соня понимает не сразу. Слишком ясна ее собственная душа.
Вдруг она инстинктивно отодвигается. Между ними стоит стена. Выше каменных стен. И теперь уже трудно слиться душой.
— Маня… Как это случилось? Так скоро?
— Он меня не спрашивал… Он взял меня, как свою собственность…
— Это ужасно… Постой! Дай мне опомниться… И ты не возмутилась?
— Я? Как я могла возмутиться? Значит, так надо…
— Ах, Маня, Маня! Неужели я в тебе обманулась? У тебя нет гордости!
— Должно быть, ее не бывает, когда любишь.
