— Почему ты не хотела, чтоб я был с тобою сейчас?
— Ты все равно пришел… Она это говорит с горечью?
— Не мог же я тебя бросить одну в чужом городе. Она отвечает, опустив ресницы.
— Я хочу быть одна. Особенно в такие ночи. видишь ли, мои мечты улетают, когда со мной кто-нибудь стоит рядом. Они такие странные, мои мечты…
Голос ее срывается. Но, овладев собой, она продолжает:.
— Никто не понимает меня. Я всем кажусь смешай или сумасшедшей…
— Но не мне, Маня! Нет. Чтобы создать тебе новый мир, я привез тебя сюда…
Она обдумывает его слова, опустив голову.
— Прости меня, Марк! Я неблагодарное создание.
— Не надо благодарности! Любовь ее не требует.
Она порывисто отодвигается. Закрывает лицо руками.
— Молчи! Молчи! Ни слова о любви. Молчи…
— Ты уже не веришь в нее?
— Нет! Нет!
У нее это вырывается, как рыдание. Как крик. Он видит, как дрожат ее плечи.
Подавив горечь, он думает только о ней. Как жива еще обида! Почему он надеялся, что она забыла Нелидова?
Ветер поднимается.
— Плывите назад, — говорит Штейнбах гондольеру.
— Маня, ты простудишься. Войдем в кабинку!
Она покорно подает ему руку. Они садятся рядом на кожаные подушки. Темно и тесно. Луч луны крадется через окошечко позади.
— Ты дрожишь? Ты уже простудилась?
— Нет. Обними меня! Закрой плащом…
Они сидят, тесно обнявшись. Он крепко держит ее. Как будто ее хотят отнять.
Но кто же? Кто смеет теперь отнять у него эту женщину?
Его губы тихонько касаются ее волос.
Заметила она это? Или нет?
Ах, зачем дрожит его рука!
Слезы ее бегут. Крупные, жаркие. Они падают на ее руки, на его плащ. Как хорошо, что темно!
— Мое дорогое дитя! — говорит он вдруг. И голос его пронизан нежностью, как эта ночь луной.
В порыве отчаяния, затопившего ее душу, она обвивает его шею руками. И рыдает, презрев гордость и стыд.
«Она еще любит его…»
— Что я должен сделать, чтоб тебе стало легче. Или я бессилен скрасить твою жизнь? Дать тебе забвение?
Она вдруг откидывает голову. Луч луны через окно кабинки озаряет его профиль, его брови, глаза.
«Глаза менестреля… И тут все ложь!»
— А разве ты еще любишь меня? — слышит он.
Она сомневается? И звук голоса такой надорванный. Такой страдающий. Горестно закрыв глаза, горестно улыбаясь, он качает головой. Потом, вздохнув глубоко, крепче прижимает ее к себе.
— Почему ты молчишь, Марк, когда я жажду твоих слов? Почему ты молчишь?
— Мне нечего ответить. Если ты до сих пор не поверила в мое чувство, к чему слова?
Но они дошли до ее души.
Она долго и пристально глядит в свое сердце. Как все загадочно и сложно! Глубокая тайна — любовь! Не страдал ли он покорно и молча, когда она полюбила Нелидова, когда она отрекалась от него? Свою ревность он таил, как болезнь. И она не считалась с нею. Она чувствовала себя правой. Но, значит, прав и он сейчас? И эта рыжая женщина… И все его прошлое, которого она не знает…
Она вдруг отстраняется, полная вражды.
— Нет! Нет! Мне не надо любви!
Он остается недвижным. И лицо у него, как маска.
— Она совсем больна, — говорит фрау Кеслер. — И вы сами виноваты. Разве можно по ночам ездить на взморье?
— Но почему она не хочет меня видеть?
— Не понимаю. Она и со мной не говорит. И, знаете, на что это похоже, Марк Александрович?
— Молчите. Я боюсь вас понять!
— Но это так. Она как будто вновь переживает то, что было тогда, после разрыва с Нелидовым.
— Но ведь я ей был нужен тогда? Почему же теперь? Что такое, Паоло? Телеграмма? Дайте сюда!
Фрау Кеслер видит, как побледнел он, как лихорадочно рвет бумагу. Что случилось? Почему у него такое лицо?
Маня лежит уже третий день.
— Завтра ты встанешь, — говорит фрау Кеслер. — А когда поправишься, мы пойдем смотреть Дворец Дожей. Мы еще многого не видели в этом чудном городе.
— Фрау Кеслер…
— Зови меня Агатой. И говори мне ты. Хочешь?
Маня прижимается головой к ее плечу. Безумная жажда зарыдать подымает грудь ее. Нет. Довольно!
— Почему ты не хочешь видеть Марка Александровича? Зачем ты его огорчаешь, жестокое дитя!
— Ему и без меня хорошо. — И губы ее дрожат.
— Ай-ай! Неблагодарная девэчка.
— Разве он… не развлекается?
— Хороши развлечения! Бродить по залам целый день.
