Ключи счастья. Том 1 - страница 114
Что это значит, дядюшка?
Вчера… да, это было вчера, — она позвала меня в первый раз.
Мы были в комнате вдвоем.
— Стань на колени!.. И положи голову сюда, у моего сердца, — сказала она каким-то странным голосом. — Теперь молчи и слушай…
«Слышишь?..» — спросила она шепотом через мгновение.
Я задрожала. Я явственно услышала, как крохотный молоточек выстукивал удары новой жизни. Это били звуки нежные и легкие, как греза. Но в них крылась великая тайна жизни. Великая тайна любви.
Я взглянула в ее лицо. О, какие глаза! Новая Маня глядела на меня и улыбалась. Так слабо, так невинно…
Дядюшка, она уже любит свое дитя. Кто смеет бросить в нее камнем?
Но я хотела бы знать, что для нее теперь Нелидов? Можно ли разлюбить человека, с которым слился хотя б на одно мгновение душой и телом?
Кто мне ответит на эти вопросы? Они меня сводят с ума!
Фрау Кеслер очарована Штейнбахом. Петр Сергеевич чувствует к нему глубокий интерес. По целым вечерам они говорят. Больше всего о наследственности.
Писала я вам или нет, что Маню посылают на юг?
1 декабря
Это решено. Они на днях уезжают в Италию. Фрау Кеслер, Маня и Штейнбах. Фрау Кеслер передает свой интернат и хочет остаться с Маней до ее полного выздоровления.
Ее расходы и вознаграждение берет на себя Штейнбах. Маня едет на деньги брата. И Петр Сергеевич точно помолодел сам. Он верит, что Италия и мир искусства вернут Мане ее жажду жизни, ее былую радость.
Маня встала. Боже! Как она изменилась! Одни глаза остались прежние. Вы заплакали бы, увидав ее…
А любовь Марка неизменна…
Они сидят вдвоем у камина, Штейнбах и Соня.
Это последний вечер перед его отъездом. В доме глубокая тишина. Шторы спущены. Перед Штейнбахом — на столике — папка с бумагами и письмами. Он проглядывает их. Многое рвет. Многое камине.
Соня с благоговейной любовью следит за его движениями.
— Вы будете любить ее ребенка? — вдруг тихо спрашивает она. Как будто думает вслух. Он улыбается.
— О, да… Разве вы в этом сомневались?
— А ревность? Ведь это дитя Нелидова.
— Это прежде всего ее дитя. Это ее радость. Ее спасение. Первая веха в ее новой жизни, на новом Пути. Как могу я не любить его? Если бы я мог Усыновить этого ребенка, я считал бы себя счастливейшим человеком в мире.
— А ревность? — настойчиво повторяет Соня.
— Это атавизм. Это старое чувство, которому не будет места в новой жизни, что мы начнем с нею. Ветхого человека трудно побороть в себе, Софья Васильевна. Но это такой же долг перед собой, Как уважение к себе, например. Это conditio sine qua non.[68] Кто не может победить себя в этом, тот не должен идти по новым тропам.
Они долго молчат. Шелестят письма. Как их много!
— Марк Александрович… У меня к вам просьба…
— Весь к вашим услугам, дорогая Софья Васильевна!
— Нет, не так! Не надо услуг, не надо официальности. Мне… трудно говорить… Но я все-таки скажу. Во-первых… зовите меня Соней. А мне позвольте звать вас Марком.
Он бросает письма, берет ее руку и целует. Она долго молчит. Она слишком взволнована.
— Потом… вы должны мне писать. Не меньше раза в неделю. И все… Понимаете? Все!.. Как пишут сестре!.. Да?
— Да, Соня.
Сердце ее стучит. Какой чудный, нежный голос!
— Вот… Это главное… А потом… нет, ради Бога, не смотрите на меня, Марк Алекс…
— Просто — Марк…
— Ну да… Марк… Не смотрите… А то я никогда не решусь высказать мою третью просьбу.
— Я не гляжу, Соня. Но я слушаю.
— Что это за письма, которые вы отложили туда? Важные?
— Очень. Я получил их только вчера и не успел уничтожить в этой суете. Таких писем не хранят.
— Значит, вы их сожжете?
— Да. Когда спишу нужные мне адреса. Зачем вы спрашиваете, Соня?
— Я бы хотела… что-нибудь сделать для вас.
— Спасибо, дорогой друг. Но я не хочу подвергать вас опасности.
— Нет… Нет… Именно этого хочу я: опасности, риска, борьбы, жертвы. Без этого я не понимаю любви!
Щеки ее вспыхивают. Она смолкает вдруг, испуганная своим признанием. Но его неподвижность ободряет ее.
Штейнбах вынимает из папки рукопись. Она исписана мелким, но четким, словно бисерным почерком.
