Петр Сергеевич идет в ее комнату и подает ей бланк.
ШТЕЙНБАХ В МОСКВЕ. ТРЕБУЮ, ПРОШУ НЕ ВИДЕТЬСЯ. БУДУ СКОРО. ВАЖНЫЕ ДЕЛА.
Бумага скользит из ее рук. Анна Сергеевна подхватывает ее и читает.
— Дурные вести, деточка? — ласково спрашивает Петр Сергеевич.
У Анны Сергеевны холодеет на сердце, когда она видит лицо Мани. Такая молоденькая. Почти девочка! А какое скорбное выражение! Вот она — любовь… И теперь ей уже не завидно.
— Аня, — разбитым голосом говорит Маня, и глаза ее угасли. — Я очень устала… Я лягу…
— А чай как же? Сейчас будет готов, самовар.
— Нет, я устала. Поцелуй меня, Аня! И ты, Петя, тоже. Покойной ночи!
Когда она выходит из комнаты, брат с сестрой обмениваются быстрым, ярким взглядом. И опускают глаза.
Счастье преступно. Но одиночество так тяжело! Бедная, бедная девочка…
Маня лежит в темноте без сна, с открытыми глазами. Уже за полночь. Ветер налетает и стучит рамами старого дома.
На нее скверно действует ветер. Так было всегда, и в детстве еще. Она боится чего-то. Сердится чаще. Плачет без причины. Страдает бессонницей.
ШТЕЙНБАХ В МОСКВЕ. ПРОШУ, ТРЕБУЮ НЕ ВИДЕТЬСЯ…
А если б он знал!.. Если он узнает…
Она мечется в постели, без сна. Ветер воет в трубе. Так дико, так жалобно. Точно тоскует, плачет. Совсем заснуть невозможно. Наказание какое, Господи!
Где-то в доме шорохи, шаги, шепоты. Ходит кто-то на цыпочках.
Скрипнула дверь. Не спят… А может, это за стеной? Или наверху? Слышен каждый звук в этом старом ящике.
«Пойду возьму книгу… Уже второй час… Все равно не заснешь…»
Она накидывает юбку и платок на плечи. Зажигает свечу и босиком идет в столовую, где оставила журнал.
Вдруг яростный, бешеный визг проносится по дому. Когда Маня растворяет дверь столовой, он догоняет ее из коридора и врывается с нею в комнату.
— «Господи!.. Да что это там?»
Такой звук, точно не в трубе этот страшный визг и рев. Точно распахнулись все окна, все двойные, наглухо замазанные рамы. И вихрь ворвался в дом и воет по-звериному.
Маня дрожит. Как холодно!
Но ничего нет страшного. Пустяки…
Она находит книгу и идет обратно.
У печки в коридоре долго стоит и ждет. Все тихо.
Она ложится в постель. Никак не может согреться. Но свечи не тушит.
Больше получаса длится тишина. И Маня начинает дремать.
Вдруг опять… Звуки… Непостижимые, странные звуки…
Воет собака? Да… Да… Как неприятно!
О-о… как она глухо, зловеще воет! Жутко даже.
Нет. Теперь уже не заснуть. Маня садится на постели.
Отчего так больно стучит сердце? Чего она испугалась? Что напомнили ей эти зловещие звуки? Где-то там, в безднах подсознания, таинственно жила память о чем-то страшном, оформленном в этих дрожащих, жалобных и угрожающих звуках. Они нашли эхо во мраке души ее, за порогом сознания.
Вдруг скрипнула дверь. Где-то близко… Рядом. Кто-то ходит. Почему не спят?
В столовой двинули стулом. И замерли.
Крадется кто-то… Кто?
— Петя! — бессознательно, дико кричит она, внезапно теряя голову. Ужас затопил ее мозг ледяной волной.
Анна Сергеевна в дверях. Она не раздевалась. Почему она не раздевалась? Почему у нее такое запуганное лицо?
— Тише! Тише!.. Ради Бога!..
— Аня… Аня… Мне страшно… Это ты ходила, Аня?
— Я… я… Бог с тобой!.. Почему не спишь?
— Нет, почему ты не спишь? Почему у тебя такие глаза?
— Какие глупости! Я всегда ложусь поздно.
— Кто это воет, Аня? Это собака… или ветер?
Анна Сергеевна молчит. Одну секунду только. Но этого довольно. Маня вспомнила.
В ту же секунду яростный, исступленный визг снова врывается в комнату. Целая оргия звуков. Целая гамма чувств. Но доминирующая нота — ужас. И воплем отчаяния кончается все. Безнадежным воплем осужденного на вечную муку.
— Куда ты? Не ходи, Маня! Не пущу…
— Это мама… мама… Пусти меня!
— Нельзя туда! Нельзя. Будет хуже. Ты убьешь ее. Там Петя. Ее так трудно держать. Маня… Маня… Боже мой!
Анна Сергеевна вдруг перестает бороться. В взрыве отчаяния она падает на стул и рыдает.
Маня стоит рядом, с широко открытыми, но пустыми глазами. Вся жизнь ушла из ее лица.
За стеной и наверху слышится движение. Гул голосов, сонный кашель. Дом проснулся. Мрачный дом, ревниво прячущий свою тайну.
Но в квартире Ельцовых опять тишина. Слышны только страстные, глухие рыдания Анны Сергеевны…
