— А как насчет короля? Призналась она в злонамеренном лечении? В предательстве?
— Нет, милорд герцог. Даже под пыткой утверждала, что желала только одного: вылечить его величество, и делала для этого все, что могла.
— Но прислала ее именно леди Брайанстон?
— Да, милорд.
— Та самая, которая велела ей же отравить своего старшего сына?
— Женщина отрицает и это. Но признает, что по приказу его матери ничем не помогала ему во время болезни.
— Отсутствие помощи, когда грозит смерть, равносильно убийству, — пробормотал герцог и потянулся в кресле так, что хрустнули суставы. — Итак, означенная леди Брайанстон и ее назойливый сынок… — Он говорил не для человека в черном, продолжавшем стоять навытяжку, а для самого себя, формулируя решение. — Оба они виновны в том, что рекомендовали для излечения короля и ввели в его спальню заведомую отравительницу и колдунью, сознавшуюся в своих богомерзких деяниях.
Он ударил ладонью по бумагам на столе и вскочил на ноги.
— Арестуйте леди Брайанстон, ее сына и его жену по обвинению в государственной измене. Поместите в Тауэр, и мы послушаем, что они смогут сказать в свое оправдание.
— Будет выполнено, милорд герцог.
Человек в черном поклонился и вышел.
Нортумберленд в раздумье подошел к окну. Кажется, у этих Брайанстонов нет наследников. Значит, их поместья и имущество можно использовать для награждения отличившихся сторонников и для приманивания новых. В том числе наиболее несговорчивых членов Тайного совета, когда дело дойдет до их подписи под новоиспеченным актом о престолонаследии.
Майлз Брайанстон вышел из трущобного непотребного дома в полной растерянности: ребенка там не было.
Хозяйка уверяет, что он умер от какой‑то лихорадки, но, судя по тому, как она говорит, по ее бегающим глазкам, дело тут нечисто. Во всяком случае, он, Майлз, не верит ей. Но что же могло произойти? И зачем этой старой карге признаваться в том, что лишит ее дополнительного дохода?
Нет, определенно что‑то произошло. Скорее всего неприятное для их семьи. Но что?..
И что сказать матери?.. А, лучше не говорить ничего. Или то, в чем пыталась его уверить старуха: ребенок заболел и умер.
Но еще лучше… у пего загорелись глаза, слегка перехватило дыхание… Почему бы не представить себя этаким решительным, дерзким мужчиной, готовым на все ради благополучия своего рода?.. Да, почему бы не сказать матери, что он сам, вот этими руками, выполнил ее распоряжение буквально: избавился от выродка?.. Как?.. Ну например, бросил в Темзу… Это успокоит мать, а его избавит от всяческих ее предположений и попреков.
Уже сидя на носу лодки, перевозившей его па северный берег, и глядя в мутные воды реки, он окончательно утвердился в своем решении. Конечно, ребенка уже не существует, а каким образом он ушел из этой жизни — какая разница? Главное, его нет, и он, Майлз, единственный и законный наследник, а мать пускай спит спокойно и не пилит его каждый раз, когда он имеет несчастье попасться ей на глаза.
В свой дом он входил, беззаботно насвистывая себе под нос, и первая, кого он увидел, была его жена. Глаза у нее покраснели от слез.
— В чем дело, женщина? — спросил он. — Почему ты всегда так плаксива? От твоего кислого вида молоко сворачивается!
— Ох, Майлз, — пожаловалась та, — твоя мать с утра меня ненавидит. А все дело в том, что Долли опять немножко наследила… Совсем немного, но леди Брайанстон велела выкинуть ее на кухонный двор, там бедная собачка что‑то съела и теперь места себе не находит. Ее все время тошнит.
Майлз поморщился. Господи, как надоела эта слезливая яловая корова со своей любовью к собакам. Лучше бы родила ему сына.
— Может быть, твоя Долли наелась крысиного яда? — безжалостно предположил он, чем вызвал новый поток слез. — Где моя мать?
— В библиотеке, — ответила та, отворачиваясь от него.
Леди Брайанстон сидела там за расчетными книгами и потому была еще более раздражена, чем обычно: денег уходило, как всегда, много, а куда — как всегда, неизвестно.
— Ну что? — неприветливо спросила она.
— Я все сделал, — объявил Майлз таким уверенным голосом, что мать с нескрываемым удивлением посмотрела на него. — Его больше нет.
