пел Василий вместе со всеми.
Эту песню он знал давно. Её поёт мать: «На поленьях смола, как слеза…»
Она поёт тихо.
«Пой в голос! — требует дед. — Сколько мы в этих землянках дум передумали! Сколько тоски пережили…»
Хор повторил песню. А потом был перерыв.
— После антракта продолжим наше веселье!.. — громко объявил Иван Мелентьевич.
Веселье! Веселье! Размалёванные маски затопали, закружились вокруг ёлки. Наталья Чиликина плясала гопака: руки в боки — ля-ля-ля! ля-ля-ля!
Кижаев больше ни в чём не участвовал.
«Если бы с Бодровым не случилась беда, он бы читал стихи!»
Прозрачный лес один чернеет
И ель сквозь иней зеленеет… —
вспомнил Василий.
И ему стало скучно. Он хотел было помочь Ивану Мелентьевичу зажигать бенгальские огни. Но учитель сказал:
— Василий, прошу, ничего не трогай. Ты непременно что-нибудь подожжёшь!
Василий пришёл домой и стал делить свой гостинец:
— Это маме, это тебе, это мне.
С гостинцем пили чай.
* * *
Мать перетирала чашки. Василий разглаживал конфетные фантики. Дед молча взял со стола газету, кисет и поднялся по скрипучим ступеням к себе в «блиндаж».
— Василий!.. сверху крикнул он. — Очки забыл. Принеси, не разбей!
Василий принёс очки в целости. Дед раскрыл газету.
— Вот опять фронтовые воспоминания. Надо прочесть. Скоро про войну только в газетах да в книжках читать будут, а рассказывать будет некому. Ну-ка дай я тебя за вихор потяну, новое поколение!
Василий нагнул голову. Дед потянул его за вихор.
— Иди ложись спать.
Василию спать ещё не хотелось.
Он примостился рядом с дедом на лежанке.
— Давай, дед, поговорим…
— Давай. Про что говорить будем?
— Про что-нибудь. — Василию лишь бы в «блиндаже» остаться. — Ты когда-нибудь раньше получал гостинец?
— Получал.
— С ёлки?
— У нас про ёлку в деревне разговору не было. Я эту ёлку в глаза не видел, — усмехнулся дед.
— А гостинец откуда?
— Отец у меня с умом был… Повёз он в город дрова. Время было трудное, голодное. Он повёз дрова на соль менять. Соли и той в деревне не было. Приехал, привёз соли, спичек, матери мыла кусок. Уж она рада была, так рада…
— А тебе?
— Мне?.. Я меньшой был, а всего нас было шестеро…
— Тебе-то что привёз? — торопил Василий.
— Вынул отец из-за пазухи узелок, говорит матери: «Я ребятам гостинчик выменял». Те, кто постарше, гадать начали: «Жамки? Сахар?» Отец говорит: «Нету здесь ни жамок, ни сахару. В городе хлеба нету, какие жамки?» Развязал узелок, а в нём — гвозди. Я попросил: «Дай, батя, мне гвоздок». Отец поглядел на меня, завязал узелок и сказал: «Вот тебе, Вася, береги. Ни один гвоздок чтобы зря, на баловство, не пошёл. Тогда будешь, как я, плотником. Тогда у тебя и гвоздей, и сахару, и жамок будет сколько хошь. А сейчас каждый гвоздь — золото».
— Гвозди золотые? — удивился Василий.
— Золотые. Прежде чем гвоздь-то вбить, думаешь-думаешь, бывало…
— А потом, потом-то что?
— Чего потом?.. Стал я, как отец, плотником. Вот тебе и всё… Теперь всего много — и сахару, и жамок, и гвоздей… Вот тебе и гостинец.
— А хоть один-то, хоть один гвоздь сохранил?
— Почему один? Все целы… Мой отец крыльцо сколачивал. Развалилось у нас крыльцо. Отец работал, а я ему гвозди подавал… Помню, не хватило гвоздей: ещё бы десяток-другой. Он и говорит: «Тащи, Вася, свой узелок. Работу бросать нельзя». Я узелок на полатях схоронил. Полез, принёс. А самому жалко. Отец поглядел, похвалил меня.
— За что похвалил?
— За то, что сберёг, что гвозди зря на баловство не разбросал. Пятнадцать гвоздей в узелке было. На нашем крыльце — мой гостинец.
— Что же, он тебе, кроме гвоздей, ничего и не привозил? — не унимался Василий.
— Привозил. Одёжу привозил, сапоги. Забыл я — ещё чего, а про гвозди помню.
Дед натянул на ноги старую шубейку.
— Иди-ка, гвардеец, спать. И свет погаси… Задремал я…
Василий щёлкнул выключателем и потихоньку спустился вниз.
Уже темно, а то он вышел бы на крыльцо, поглядел бы на золотые гвозди.
