Мы освобождаем место для мальчишек, которые вопят хором как полоумные:
Sursum corda! Sursum corda!
Будь смелее! Пусть этот девиз
Станет для нас паролем,
Сплотимся в стремлении ввысь
И новую жизнь построим.
Отринем чёрствый эгоизм.
Он хуже продажного гада
Уничтожает патриотизм…
и т. д. и т. п.
После них загромыхал духовой оркестр «Землячество Френуа», прибывший из главного города департамента. Такая тягомотина! Найти бы какой-нибудь тихий уголок… Впрочем, раз до нас никому больше нет дела, я, пожалуй, исчезну, пойду домой, разденусь и прилягу до ужина. Тогда и на балу буду выглядеть посвежей!
Девять часов, я вдыхаю прохладу, опустившуюся наконец на крыльцо дома. Над улицей, под триумфальной аркой, зреют бумажные шары в виде больших раскрашенных плодов. Уже готовая, в перчатках, с белым пальто под мышкой и белым веером в руках, я жду… Мари с Анаис должны за мной зайти. Лёгкие шаги, знакомые голоса на улице – это они. Я протестую:
– Вы с ума сошли! В полдесятого идти на бал! Да в зале ещё огней не зажгут. Вот глупость!
– Но дорогая, мадемуазель сама сказала: «Бал начнётся в полдевятого, в наших краях всегда так, этих людей ни за что не заставишь подождать. Они наспех перекусят и помчатся плясать!» Так и сказала.
– Тем более не надо брать пример с местных парней и девиц! Если господа в чёрном придут танцевать, то лишь к одиннадцати, как в Париже, а у нас к тому времени язык будет на плече! Давайте лучше заглянем ненадолго в сад.
Скрепя сердце они углубляются за мной в тёмные аллеи, где моя кошечка Фаншетта, белоснежная, как и мы, скачет словно безумная, гоняясь за ночными бабочками. При звуке чужих голосов она из осторожности залезает на ёлку, и оттуда, как два зелёных фонарика, следят за нами её глаза. Впрочем, Фаншетта со мной не водится: экзамен, торжественное открытие школ – в результате меня всегда нет, я больше не приношу ей мух, которых прежде по несколько штук насаживала, как на вертел, на шляпную булавку, а Фаншетта осторожно их стаскивала и ела, порой покашливая, когда крылышко неудачно застревало в горле. Теперь лишь изредка я угощаю её шоколадом и бабочками, которых она обожает; случается даже, что я забываю вечером «устроить ей комнатку» между двумя Ларуссами. «Потерпи, милая Фаншетта! Впредь у меня будет сколько угодно времени, чтобы мучить тебя и заставлять прыгать через обруч, так как в школу, увы, мне уже не ходить…»
Анаис с Мари не стоится на месте; на мои вопросы они отвечают лишь рассеянными «да» или «нет», их так и подмывает отправиться, наконец, на бал. Ладно, пошли, раз уж им так невтерпёж!
– Сами увидите, учительницы ещё даже не спустились!
– Так им ведь достаточно сойти по боковой лестнице, и они в банкетном зале. Они просто время от времени проверяют, не пора ли им выходить.
– Вот именно, а если мы придём слишком рано и во всём зале никого не будет, кроме двух-трёх балбесов, вид у нас будет дурацкий.
– Заладила одно и то же! Если никого не будет, мы поднимемся по лестнице к пансионеркам и спустимся, когда будет с кем танцевать.
– Тогда ладно.
А я боялась, что никто ещё не пришёл! Большой зал уже наполовину заполнен парами, кружащимися под звуки сводного оркестра (взгромоздившегося на украшенную гирляндами эстраду в глубине зала). Среди оркестрантов – Труйар и другие местные скрипачи, корнетисты и тромбонисты с несколькими музыкантами из «Землячества Френуа» в обшитых тесьмой фуражках. Все они дудят, пиликают, стучат пусть не в лад, зато с большим азартом.
Нам надо протолкнуться через стену людей, сгрудившихся у открытой двухстворчатой двери перед нарядом полиции. Здесь обмениваются замечаниями, судачат о туалетах девушек и о том, кто с кем танцует.
– Дорогая, смотри, как она оголилась, прямо гулящая девка!
– И было бы что оголять! Кожа да кости!
– Вот уже четыре раза подряд – четыре! – она танцует с Монмоном! Будь я её мамашей, всыпала бы ей по первое число и отправила спать.
– А парижане танцуют не так, как наши.
– Точно! Еле шевелятся, точно кол проглотили. Ну да шут с ними, зато местные пляшут в своё удовольствие, не боясь перетрудиться.
