– Я никогда так не веселилась, – признаётся Мари. – А когда он сказал про нас… я не знала, куда деваться. К какому часу нам возвращаться?
– Ровно к двум. А на самом деле к полтретьего. Сама понимаешь, банкет раньше не кончится. Ладно, до скорого!
Дома папа интересуется:
– Мелин хорошо выступил?
– Мелин! Ещё скажи «Сюлли»! Министра, папа, зовут Жан Дюпюи.
– Да, да.
Папа находит свою дочь красивой, и ему нравится ею любоваться.
После завтрака я вновь прихорашиваюсь, поправляю ромашки в венке, стряхиваю пыль с муслиновой юбки и терпеливо жду двух часов, по мере сил борясь с изрядным желанием вздремнуть. Ну и пекло же там! Фаншетта, не трогай юбку, это муслин. Не буду я сейчас кормить тебя мухами, разве ты не знаешь, что я встречаю министра?
Я опять выхожу из дома; улицы уже гудят, слышится топот ног, все направляются к школам. Многие на меня смотрят, и это довольно приятно. В школе я застаю почти всех своих подружек: лица у них красные, муслиновые юбки помяты и скомканы, вид у них уже не такой новый, как утром. Люс потягивается и зевает; она слишком быстро поела, теперь её клонит в сон, ей слишком жарко, и вообще она как выжатый лимон. Одной Анаис хоть бы что, она такая же бледная и холодная – никакой вялости, никакого волнения.
Учительницы наконец спускаются. Багровощёкая мадемуазель Сержан бранит Эме, запачкавшую подол юбки малиновым соком. Избалованная малышка Эме дуется, пожимает плечами и отворачивается, не желая замечать мольбы в глазах своей подруги. Люс следит за ними, злится и насмешничает.
– Все тут? – рычит мадемуазель, которая, как всегда, срывает зло на ни в чём не повинных ученицах. – Как бы то ни было, идём. Я не намерена торчать… ждать тут лишний час. Ну-ка, строиться!
Разоралась! Мы долго топчемся на огромном помосте, потому что министр ещё не допил кофе и то, что к нему полагается. Толпа внизу колышется и смеясь глядит на нас – лица у всех потные, как бывает после сытного обеда. Некоторые дамы притащили с собой складные стулья. Трактирщик с Монастырской улицы поставил скамьи и сдаёт их по два су за место Парни и девушки, толкая друг друга, теснятся на лавках. Все эти люди под хмельком, грубые и весёлые, терпеливо ждут, обмениваясь сальными шутками, которые вызывают у окружающих чудовищный хохот. Время от времени какая-нибудь девчушка в белом проталкивается к ступенькам помоста и карабкается наверх; её отпихивают, а раздражённая этими опозданиями мадемуазель, с трудом пряча под вуалью свою досаду, отсылает её в последние ряды – на самом деле она злится из-за Эме, которая поводит длинными ресницами и строит глазки приказчикам, приехавшим на велосипедах из Вильнёва.
С громким «Ах!» толпа подаётся к дверям банкетного зала, которые открываются перед министром, ещё более красным и потным, чем утром, и сопровождающими его лицами в чёрном. Расступаются перед ним уже непринуждённее, улыбаясь, как старому знакомому. Останься он ещё на три дня, и сельский полицейский стал бы похлопывать его по животу и просить место в табачном киоске для своей невестки, которая, бедняжка, живёт с тремя детьми и без мужа.
Мадемуазель собирает нас на правой стороне помоста, министр и иже с ним направляются к креслам, чтобы насладиться нашим пением. Наконец все устраиваются. Напившийся ради такого Случая коричневолицый Дютертр смеётся и говорит слишком громко. Мадемуазель шёпотом угрожает нам страшными карами, если мы будем петь фальшиво. «Гимн Природе», раз-два, начали:
Вставай скорей, взгляни вокруг,
Рассвет занялся, и работа
Нас ждёт; не покладая рук
Трудись, и не жалея пота.
(А чего его жалеть, одни эти господа из официального кортежа потеют так, что хоть залейся.)
Под открытым небом голоса девчонок немного теряются. Я стараюсь, как могу, следить сразу за второй и третьей партиями. Жан Дюпюи рассеянно покачивает головой в такт музыке, он дремлет, ему снится «Пти Паризьен». Бурные рукоплескания пробуждают его; он встаёт, подходит к нам и с неловкими похвалами обращается к мадемуазель Сержан; та смотрит букой, уставившись в пол, и замыкается в своей скорлупе… Странная женщина!
