– Если ты хочешь, чтобы я держал твою тайну в секрете от остальной группы, я могу это пообещать, – настаивал Валин.
Талал почти с сожалением покачал головой:
– Я могу перед каждым заданием говорить тебе, буду ли я иметь доступ к своему колодцу, и, возможно, даже смогу сказать, насколько он будет сильным.
– Этого недостаточно, – отрезал Валин. – Мне нужно готовить запасные варианты действий на случай непредвиденных обстоятельств. Чтобы принимать спонтанные решения на задании, я должен заранее иметь всю возможную информацию.
«И еще мне нужно знать, не ты ли развалил трактир Менкера, – хмуро добавил он про себя. – Мне нужно знать, не ты ли убил Эми и Ха Лин».
Между разрушением пивной и смертями двух женщин по-прежнему не прослеживалось никакой связи, не считая времени, когда была убита Эми, но Валин не оставлял своих подозрений, что все эти происшествия были лишь частью более крупного и запутанного заговора.
– Боюсь, что ты не осознаешь, о чем меня просишь, – тихо проговорил Талал.
– Информация, – повторил Валин, разводя руками. – Вот все, что мне нужно. Просто информация.
Талал снова покачал головой.
– Ты не понимаешь.
– Ну так просвети меня!
Лич глубоко вздохнул.
– Я вырос в таком же страхе перед личами, как и все остальные. Мой дядя часто приходил к нам и пугал нас рассказами об Атмани… У нас кровь стыла в жилах. Отец однажды прошел пешком три дня, только для того, чтобы увидеть, как будут вешать лича. Он вернулся домой с улыбкой на губах… – Взгляд Талала был устремлен куда-то вдаль. – Мы, мои братья и я, так сердились, что нам не разрешили тоже пойти! Мы умоляли отца рассказать нам все подробности. Был ли у лича раздвоенный язык? Плакал ли он кровью? Обмочился ли он перед тем, как умер?
Лицо Талала было спокойным и опустошенным. Он продолжал:
– Неделю спустя случилось мое первое погружение. Я засиделся допоздна в отцовской мастерской. Я неправильно рассчитал шип и испортил работу за весь вечер. Я проклинал этот шип, проклинал себя, проклинал стул, который делал – и вдруг спинка стула разлетелась на куски. Вначале я был занят только тем, что выковыривал щепки у себя из-под кожи… А потом я осознал, что произошло. Что это значило.
Никто этого не видел – если бы увидели, меня бы еще до восхода солнца повесили, или сожгли, или забили камнями посреди улицы, – но я до сих пор помню это чувство вины, это омерзение! Не было никакой разницы, что я сделал это не нарочно. Я достаточно слышал о таких вещах. Когда у тебя есть колодец, он постепенно овладевает тобой, извращает твою сущность. Он уничтожает в тебе все хорошее, и в конце концов ты уже не останавливаешься ни перед чем, чтобы подчинить весь мир своей воле.
Талал помолчал, глядя на свою ладонь, словно ища, не написано ли там что-нибудь, какое-нибудь объяснение, начертанное среди линий на его коже.
– Я отыскал в амбаре веревку, завязал аккуратную петлю, покрепче затянул ее у себя на шее и соскочил с задка повозки.
Он снова остановился, поднял взгляд к кроваво-сизому закатному небу за закопченным стеклом.
– И что? – спросил Валин, помимо воли захваченный рассказом.
Талал пожал плечами.
– Меня нашел отец. Обрезал веревку. Он так и не узнал, почему я это сделал. Три недели спустя за мной пришли два человека из Гнезда.
– Как они узнали?
– У них было достаточно времени, чтобы понять, что нужно искать. Немотивированные вспышки гнева, дети, пропадающие посреди тихого города, бессмысленные самоубийства… – Лич устремил на Валина спокойный твердый взгляд. – Я был не один такой. Кому это понравится – узнать, что ты мерзость на лице мира.
– А твоя семья? – осторожно спросил Валин.
– Они думают, что я просто солдат. Это ложь, но она позволяет им гордиться мной.
Между ними повисло молчание, тяжелое и тусклое, словно свинец. До Валина доносились смех и гвалт из соседних бараков, и в отдалении, более тихо, звяканье ложек о миски из столовой, где кеттрал набивали себе желудки. Однако в бараке, где они сидели, царили тишина и почти полная темнота.
– Ну, я не твоя семья, – наконец проговорил Валин. – Я полжизни провел здесь, на островах. У меня нет… таких чувств по отношению к личам.
