К концу первого дня он решил, что сойдет с ума. К четвертому его уже вовсю одолевали галлюцинации о воде и свободе – живые, плотные видения, в которых он плескался и резвился в одном из холодных горных ручьев, размахивая руками и брыкаясь словно сумасшедший, хлебая воду огромными глотками и до отказа наполняя грудь чистым, прозрачным горным воздухом. Когда монахи приносили ему пить, он с трудом мог отличить их от плодов своего воображения и смотрел на них широко раскрытыми глазами, словно на привидения или призраков.
Когда он проснулся утром восьмого дня, стоял холодный рассвет. Небо было серым, словно грифельная доска; над восточными пиками, слабый и водянистый, пробивался свет солнца. Несколько монахов уже встали и передвигались по двору, совершая свои утренние омовения – единственным звуком, доносившимся до него, был хруст гравия на дорожках под их босыми ногами. На протяжении нескольких мгновений ум Кадена работал с чистотой и ясностью, которую, как ему казалось, он утратил много дней назад. «Тан никогда меня не откопает, – осознал он. – Он оставит меня здесь навсегда, если я не научусь тому, чего он от меня добивается». Эта мысль должна была бы наполнить его отчаянием, однако он больше не уделял особенного внимания мыслям. Реальность словно бы ускользала от него, он больше не мог ее ухватить; и поскольку в его реальности не было ничего, кроме гроба из твердого камня и неподатливой почвы, он был рад отпустить ее на волю. В конце концов, может быть, Каден и испытывал страдание, но если Кадена больше не было, то и страдание на этом прекращалось.
Какое-то время он наблюдал за полупрозрачным белым облачком, легким, как воздух, где-то на невероятной высоте. Когда оно уплыло за пределы его поля зрения, он начал смотреть просто на широкое серое пространство неба. «Пустое небо, – отрешенно подумал он. – Воплощенное ничто». Если бы не было этого безграничного пространства, облаку было бы негде плыть. Без него звезды не могли бы вращаться по своим орбитам. Без этой великой пустоты деревья бы иссохли, свет померк; люди и звери, ходящие и ползающие по земле, без усилий передвигаясь в этом огромном пространстве небес, задохнулись бы под неизмеримой тяжестью – точно так же, как он сейчас медленно задыхался под слоем почвы. Каден смотрел в небо до тех пор, пока не почувствовал, будто вот-вот упадет вверх, оторвется от земли и рухнет в это бездонное ничто, сперва превратившись в еле заметную точку, а после полностью растворившись.
Два дня спустя Тан вырвал его из этого оцепенелого состояния. Каден не видел своего умиала с начала своего испытания и теперь поднял на него глаза в смятении, пытаясь понять, что означает эта фигура в балахоне, возвышающаяся над ним.
– Что ты чувствуешь? – после долгого молчания спросил монах и присел на корточки, чтобы отгрести землю от Каденова рта.
Каден размышлял над вопросом, поворачивая его в уме так и этак, словно непонятный гладкий камешек. «Чувствовать». Он знал, что означает это слово, но забыл, как оно связано с ним самим.
– Я не знаю, – ответил он.
– Ты злишься?
Каден слегка качнул головой в знак отрицания. Ему пришло в голову, что у него, вообще-то, есть причина для злости. Однако его заточение было фактом. Окружающая его земля была фактом. Его жажда была фактом. Бессмысленно злиться на факты.
– Я мог бы оставить тебя здесь до новолуния.
Новолуние… Каден каждую ночь наблюдал за луной, смотрел, как время отрезало от нее один блистающий ломтик за другим. Сейчас она была еще достаточно полной – полумесяц с небольшим животиком. До новолуния оставалось больше недели. Раньше подобная мысль наполнила бы его ужасом, но у него не оставалось больше сил, чтобы испытывать ужас. У него не было сил даже на то, чтобы ответить.
– Ты готов к тому, чтобы я тебя откопал? – настаивал Тан.
Каден во все глаза смотрел на него, на бугристые шрамы, сбегающие по сторонам его черепа. «Интересно, где он получил эти шрамы», – отрешенно подумал он. Монах был окружен сплошными загадками. Не было смысла пытаться угадать правильный ответ на заданный вопрос. Тан либо выпустит его, либо нет, в зависимости от неких таинственных соображений, владеющих им в данный момент.
