Выбежав из арки, Люба громко закричала. Но люди шарахались от нее, окровавленной, и, вместо того чтобы остановиться, ускоряли шаг. Она посадила Зою, словно куклу, прислонив к стене дома, и стала кидаться ко всем прохожим подряд.
И вдруг боковым зрением увидела, как с Невского медленно поворачивает машина «скорой». Отчаянно размахивая руками, Люба бросилась наперерез...
– В чем дело? – Из машины выпрыгнул подтянутый мужчина средних лет. – Почему вы кидаетесь под колеса? Жить надоело?
– Помогите! – Люба показала на Зою, вокруг которой начали собираться любопытные. – Ее ранило. Это доктор, хирург из академии.
– Ясно. – Врач махнул рукой, и из салона мигом появился мужчина помоложе. – Готовь инфузию, Толик.
Он легко взял Зою на руки и погрузил в салон.
– Женщина, сядьте к водителю, – приказали Любе.
Врубив сирену, машина моментально тронулась.
– Пристегнись, – сказал шофер.
– В академию можно? – попросила Люба. – Она там работает, это недалеко...
– Хорошо.
Шторка, закрывающая окошко между салоном и кабиной, отодвинулась.
– Валентиныч, дави на газ, не стесняйся, – сказал врач спокойно. – Вену укололи. А вы, женщина, как себя чувствуете?
– Я не пострадала.
– Не волнуйтесь, подруга ваша пришла в себя. Валентиныч нас за три минуты домчит, в академию уже сообщили, что тяжелого больного везем... Нормально все будет.
Шторка закрылась, и Люба закрыла глаза.
Машина ехала очень быстро, и Люба вдруг поверила – все будет хорошо, раз есть на свете такие сильные сноровистые мужики. Они спасут Зою, и Валентиныч успеет довезти ее до больницы.
Стас проверил Ванину кровь на индивидуальную совместимость и, удостоверившись, что кровотечение остановлено, поставил капать. Но, заглянув в рану, похолодел – вместо крови из тканей сочилась едва подкрашенная водичка. Лаборантка сообщила, что гемоглобин восемнадцать – страшный, смертельный показатель для цветущей нерожавшей женщины. Ванькиной крови и единственного пакета эритромассы явно не хватит, чтобы восполнить дефицит крови.
У него вторая группа, у Яна Александровича тоже.
– Алиса?
– Четвертая.
– Третья, – сказал ассистент, не дожидаясь вопроса.
Первая группа – универсальный донор, она годится всем, но самим ее обладателям можно тоже переливать только первую.
– Соня! – крикнул Стас. – Немедленно обзвони весь дежурный персонал. У кого первая группа и гепатитом не болел – срочно к нам! Поторопись.
– Завтра нас всех на кол наденут за прямое переливание, – весело сказал ассистент. – Обязательно кто-то стукнет.
– В случае чего, это моя самодеятельность, вы ничего не знаете, – буркнул Стас и поставил второй пакет.
Колдунов убирает почку, он работает аккуратно, но граммов двести дополнительной кровопотери обеспечено.
– С Ваньки, может, еще нацедим?
– Побойтесь Бога, Станислав Евгеньевич, – вздохнула Алиса. – Он орал: «Соси, соси», – пока я литр двести с него не слила. Потом отрубился.
– Капельницу поставили ему?
– На три литра.
– Молодцы.
Вдруг монитор зазвенел. Остановка сердца! Стас секунду зло смотрел на прямую зеленую линию, бегущую по экрану. «Вдруг это монитор засбоил? Господи, сделай так, что это монитор засбоил!»
Он потрогал область сонных артерий и не ощутил пульсовых толчков. Зрачок? Зрачок широкий.
– Адреналин, атропин, хлористый! – крикнул он. – Ян Александрович, начинайте массаж через диафрагму.
Колдунов одной рукой стал давить на ребра, а другой – сжимать сердце из полости живота.
– Давай, милая, давай!
Целый час они боролись за Зоину жизнь. Колдунов с ассистентом, сменяя друг друга, качали сердце, Стас делал дефибрилляцию, вводил все возможные препараты, но безуспешно. Уже бесповоротно зная, что Зоя умерла, они продолжали реанимационные мероприятия, надеясь на чудо.
– Нужно рану зашить, – сказал Колдунов деревянным голосом. – Стас, пусть пришлют кого-нибудь, я не могу... Нет, подожди, сам зашью. Я должен быть с ней до конца. Давай шить. – Он протянул руку, и сестра вложила в нее заряженный иглодержатель.
Медсестра вышла с таким лицом, что Люба сразу все поняла.
– Зоя Ивановна умерла.
Люба кивнула и встала. Напряжение сменилось странным отупением, она не могла плакать и не знала, что говорить. Единственная разумная мысль была: «Твои истерики никому не помогут».
