— Тоже родственница, — спокойно добавила Алешина.
— Очень рад, — врач кивнул, не подавая руки. — Ну что могу сказать, состояние стабильное, скоро переведем в общую палату. Навестить можно, но не задерживайтесь надолго, минут двадцать вполне достаточно. И не беспокойте, по возможности. Состояние и так возбужденное.
Повернувшись на месте, по-военному, уже готовясь уйти, врач бросил через плечо:
— Да, вы паспорт и полис привезли?
— Мы сейчас все вместе съездим за паспортом, — вмешался полковник. — Сегодня после обеда привезем.
Когда они остались на крыльце втроем, он по очереди пожал руки Александре и Алешиной.
— С этим паспортом я хлебнул тут горя, — тихо признался Николай Сергеевич. — Госпиталь закрытый, сюда сверху звонили, чтобы ее приняли без документов, под мою ответственность. Где она документы хранит?
Александра пожала плечами:
— Штромм должен знать. Он вернулся, кстати. И хочет знать, в какой больнице лежит Ольга.
— А мне какое до этого дело? — резонно заметил полковник. — Пусть хочет. Так, доктор настаивает на двадцати минутах, я тоже считаю, что Ольге Игоревне нужен полный покой. Идите к ней, вас проводят. Сейчас она в отдельной палате.
… И через несколько минут они вошли в маленькую, выкрашенную голубой масляной краской палату, куда были вдвинуты железная койка на колесиках, белая ширма и капельница. Ольга, укрытая до плеч белым больничным одеялом со штампами, казалось, дремала, но когда Алешина, войдя вслед за Александрой, осторожно прикрыла за собой дверь, открыла глаза.
— Это не то, что все думают! — тихо, но горячо проговорила Ольга, глядя на Александру, склонившуюся к постели.
— Все обошлось, и это главное, — проговорила художница, осторожно дотрагиваясь до одеяла, под которым исчезала трубка капельницы.
— Ничего не обошлось, — так же напористо продолжала Ольга. — А почему с вами…
Она вдруг заметила Алешину, которая стояла в углу у двери, наполовину скрытая ширмой.
— Все в порядке, — зашептала Александра. — Марина знала когда-то вашего отца, она очень хорошо относится к вашей семье… И захотела вас навестить.
Алешина выступила из-за ширмы:
— Извините, что так ворвалась. Ваш отец правда очень многое для меня сделал когда-то.
— Мне все равно теперь, — Ольга отвернулась к стене. — Я не растапливала печь и не задвигала вьюшки. Я никогда не задвигаю вьюшки! А они все обращаются со мной как с помешанной. Как с самоубийцей!
— Никто не думает, что вы на такое пошли, — остановила ее Александра. — Это просто несчастный случай.
— Николай Сергеевич говорит, что нашел вьюшки задвинутыми. А в печи было полно свежих углей. Это несчастный случай, по-вашему? — Ольга резко повернула голову к собеседнице и внезапно закрыла глаза, быстро сглатывая слюну, словно борясь с приступом тошноты.
— Я всем говорю, что ничего не помню, но я все помню, — она вновь широко раскрыла глаза, и Александра увидела метнувшийся в них страх — черную тень, очертаний которой не удалось рассмотреть. — Я помню, как вы уходили вчера утром и говорили со мной, а мне так хотелось спать. Во сне хоть можно не думать ни о чем. И я снова уснула. Я не вставала и не растапливала печь.
Ольга сделала попытку приподняться на локте и приблизила лицо к лицу склонившейся над ней слушательницы:
— Я на рассвете засунула в топку последние дрова. За ними пришлось бы идти в дровяной чулан. Я не делала этого, понятно?!
— Понятно, — еле слышно проговорила Александра. — Не волнуйтесь. Лежите спокойно. Здесь вам ничего не угрожает.
— Где ваш паспорт? — внезапно подала голос Алешина.
— А вам зачем это знать? — резко ответила Ольга.
— У взрослых людей обычно бывают паспорта, вот я и спросила, — спокойно пояснила та.
Ольга сощурилась и перевела взгляд на Александру.
— Паспорт нужен здесь, чтобы вы остались в больнице. Вас привезли без документов.
— Я не подумала об этом, — с глубоким вздохом ответила Ольга. — Паспорт у дяди.
— У Штромма? — воскликнула Александра. — Почему?!
— Он боится, как бы я не наделала глупостей и не набрала кредитов. Или как бы меня не заставили взять кредит.
— Чудесно, — пробурчала Алешина, рассматривая свое отражение в маленьком зеркале над раковиной.
