Уставший, лишившийся сил, разбитый человек на глазах превращался в прежнего Штромма — невозмутимого, лощеного, щеголяющего своей европейскостью.
— Держите меня в курсе того, что происходит с Ольгой, — сказал он, подходя к двери. — Раз уж я естественным образом оказался отстранен от общения с ней.
Александра следовала за ним. Она отперла замок, открыла дверь, прислушалась. Влажная тьма подъезда, пронизанная терпкими запахами гниющей дранки и заплесневевшей штукатурки, была нема и, казалось, необитаема.
— И помните, что я вам сказал про чужую территорию, — Штромм тоже, казалось, прислушивался, прежде чем шагнуть на лестничную клетку. — Будьте осторожны, а лучше — держитесь подальше. Это дело закончено.
Александра ненавидела ломбарды. Это было самое дно торговли, куда опускались обломки человеческих крушений, разрушенных иллюзий, надежд. Все эти круги ада, внешне различные, были для Александры на одно лицо. Вокруг метро теснились, иногда дверь в дверь, ломбарды новенькие, большие, ярко освещенные. У входа — охранник, за витринами со сверкающими, словно только что вышедшими с ювелирного завода бриллиантами — улыбающиеся продавщицы. В углу помещения, в окошечке — оценка и скупка. Само горе в таких сверкающих дворцах тускнело и притуплялось. Сделки совершались без особых эмоций и походили на куплю-продажу валюты в банке. Были ломбарды старые, рассеянные по всему центру, некоторые — еще скупки советской поры. Обшитые деревянными панелями, выходящие узкими зарешеченными окнами на Воздвиженку или Страстной бульвар, хранящие под высокими потолками тонкие, едкие запахи пыли, въевшейся в истертый сотнями тысяч подошв дубовый паркет. Здесь редко улыбались, а шутки оценщика, если тому вдруг приходила фантазия пошутить, звучали мрачновато. Со стен смотрели иконы в золотых и серебряных окладах, рядом висело черкесское серебряное оружие, в застекленной витрине слепо, как заплаканные старческие глаза, мигали бриллианты. Нужда, обман, преступление — все приходило сюда. Здесь могли «выслушать», что особенно ценилось стариками. Выходя из ломбарда на свежий воздух, посетитель жадно дышал, словно выбравшись из склепа. И все же, если приходилось по поручению клиента идти в ломбард, Александра шла в одну из таких старых лавочек в центре.
…Она намеревалась провести это утро иначе. Широкий жест Штромма, который полностью расплатился, не попрекнув ее ни пропажей четок, ни провалом аукциона, сделал наконец осуществимым неизбежный переезд. После ухода Штромма Александра пересчитала деньги и решила прямо с утра отправиться к квартирной хозяйке. «Надо скорее заплатить за три месяца, или я начну тратить, и опять ничего не получится!»
Но все сразу пошло не так, как она планировала. Александра, измученная событиями последних двух суток, спала каменным сном почти до десяти утра. Телефон лежал рядом, но ей никто не звонил. Если у нее сквозь сон мелькала тревожная мысль об Ольге, то тут же ее сменяла другая, сонная, убаюкивающая — если что-то случится, полковник обязательно позвонит. А когда он действительно позвонил, Александра не сразу пришла в себя и едва смогла нашарить трубку на тумбочке.
— Ольга пришла в себя, — сообщил Николай Сергеевич. — Я у нее еще не был, но это и не требуется. Ей занимаются хорошие специалисты, я за ночь все узнал. Все обошлось. Она молодая, сердце здоровое, это ее спасло.
— Слава богу… — проговорила Александра, растирая ладонью лоб, пытаясь прогнать остатки сна. — Вы были там всю ночь?
— Да, конечно, — просто ответил полковник.
— Штромм вернулся, — сообщила Александра, окончательно придя в себя. — Я ему все рассказала про Ольгу, он хотел ее забрать из больницы. Но я бы ему не сказала, где она лежит, даже если бы знала.
— А я поэтому вам ничего лишнего и не говорю, чтобы не было искушения кому-то сказать, — без тени смущения объяснил полковник. — Поймите меня правильно: недоверие здесь ни при чем. Но я сам бы часто предпочел кое-чего не знать, чтобы не проговориться.
— Мне хотелось бы увидеть Ольгу, как только это будет возможно, — попросила Александра.
