Штромм посмотрел прямо на нее и без злобы, спокойно ответил:
— А от кого же. Сама она о долгах в ту пору забыла, а как раз надо было проценты платить. К сожалению, Игорь не всегда занимал в банках. Молодой человек оказался не таким безголовым, как я считал. Сразу исчез.
— И рядом с Ольгой снова остались только вы, — тихо закончила Александра.
Штромм, не ответив, снял очки, положил их на стол и прикрыл глаза ладонью, словно страдая от слишком яркого света. Когда он убрал руку, его жесткое лицо странным образом изменилось. Перед Александрой сидел помятый, сильно уставший, немолодой человек. Особенно состарил Штромма взгляд. «Такое ощущение, что он не спал ни минуты с тех пор, как мы расстались…»
— Да, только я, как всегда.
Штромм порылся в кармане пиджака, достал оттуда две игральные кости и кинул их на столешницу, в круг света от лампы. Маленькие медовые кубики с тихим стуком перевернулись, остановились.
— Шесть и один, — произнес Штромм. — Когда Ольга была еще совсем ребенком, она иногда задавала неожиданные вопросы и сама же давала на них ответы. Например, она как-то раз спросила, почему все цифры что-то значат, а ноль сам по себе не значит ничего, хотя он тоже цифра? И тут же сама ответила: «А, знаю, потому что ноль — это время!» Время для нее и правда ничего не значит. Она живет в клетке из собственных страхов и иллюзий.
Он поднял на Александру потускневший взгляд:
— Вы так странно смотрите на меня… будто не узнаете или хотите о чем-то спросить.
— Я, наверное, хочу задать слишком глупый вопрос… — Александра подошла к вешалке и вынула из кармана куртки бакелитовый кубик. Вернулась к столу, аккуратно положила его рядом с двумя другими. Штромм вопросительно поднял брови.
— Это я нашла в день аукциона, во дворе отеля, где проходили торги. Кубик, как я думаю, выпал из машины, с владельцем которой говорила Ольга. Я видела эту сцену издали, кто сидел в салоне, не рассмотрела. Но в тот день у меня появилась мысль, что вы никуда не уезжали на самом деле.
— На основании вот этого? — Штромм легонько подтолкнул третий кубик кончиком аккуратно подпиленного ногтя.
— Не так часто находишь подобные вещи, согласитесь?
— Не так часто обращаешь на них внимание, — отрезал тот почти прежним, безапелляционным тоном. — Нет, я действительно уезжал, к моему глубокому сожалению. Не требую, чтобы вы верили мне на слово. Вот!
Он извлек из внутреннего кармана пиджака паспорт и положил его на стол.
— Прошу вас, поинтересуйтесь, — с ироничной улыбкой предложил он. — Как видите, я сохранил и российское гражданство, то есть я обязан выезжать из страны по российскому паспорту и по нему же въезжать в страну. Здесь на последней странице стоят отметки об отбытии и прибытии. Мне вы можете не верить, но паспортному контролю в Шереметьево вы поверите, полагаю?
Александра не прикоснулась к паспорту, лишь покачала головой:
— Я не собираюсь ничего проверять. Просто у меня появилось ощущение, что Ольгой кто-то руководит. Кто-то невидимый.
— У меня тоже бывает такое ощущение иногда, — Штромм все еще улыбался, иронически и печально. — Есть у меня в Вене духовно просветленный приятель, когда-то вместе в Москве учились. Преподает санскрит, не ест мяса, не пьет, не курит и прочее. Все по Тибету путешествует, когда физически, а когда и духовно. Но в тех редких случаях, когда с ним удается пообщаться, он утверждает, что подобные ощущения невидимого руководства говорят о том, что человек приблизился к миру тонких сущностей. Если я правильно его цитирую.
— Что это означает? — недоверчиво спросила Александра.
— Что человек вступил на чужую территорию, где ему нужно быть очень, очень осторожным. А лучше всего — покинуть ее.
Штромм встал, взял со стола паспорт, засунул его обратно во внутренний карман пиджака, взамен извлек бумажник:
— Вот, ваш оставшийся гонорар.
На стол легли несколько крупных лиловых купюр.
— Все в евро, если вы не имеете ничего против, в аэропорту курс просто грабительский. Здесь все полностью. От кофе я, пожалуй, откажусь, в другой раз с удовольствием составлю вам компанию. А сейчас мне пора.
